Николя Матье - И дети их после них

Антони отступил на шаг назад. Вид у мужика был все-таки классный.

– Ну привет.

Он затопал по мостовой крутыми остроносыми сапогами и вскоре скрылся за зданием вокзала. Антони остался совсем один. В Париже. Даже издали этот их город казался сложным: десять тысяч улиц, обманчивые огни, смешение жанров, высотные здания, церковь, бешеные бабки рекой, а под ними – нищета, впечатление постоянного бодрствования, вечных подстав, на каждом шагу иммигранты, нереально много и все разные, арабы, негры, китайцы – миллионы. Он прошел до площади Республики. По обе стороны улицы – сплошные парикмахерские для африканцев, торговцы чемоданами, закусочные в неоновых огнях, а перед ними – горластая молодежь, попивающая дешевое пиво. На него никто не смотрел. Это был вечер буднего дня, и на улицах, которые, правда, никогда не пустовали, было все-таки довольно тихо. Антони стало интересно, куда идут все эти люди. Неизвестно почему, они казались ему какими-то другими. Девчонки, может, покрасивее, чем в других местах. Парни часто смахивали на педиков, но таскались при этом с подружками. И все же в целом место это было какие-то путаное и угрожающее. Постепенно он протрезвел. Прошел еще, время от времени проверяя чек, который по-прежнему лежал у него в кармане. Париж возбуждал в нем желание. Ему хотелось этих девиц, хотелось пить в этих кафе, жить в одной из этих квартир с люстрами и лепниной, которые он видел с тротуара. Все это было так соблазнительно, заманчиво. Но недоступно. С чего начать? Он спросил у двух парней в кожаных куртках и с мелированными волосами, где Эйфелева башня.

– Прямо.

– А если пройдешь чуть дальше, увидишь море.

Козлы.

Боясь заблудиться или нарваться на какую-нибудь историю, он вернулся обратно и стал ждать у вокзала. Дело было в ноябре. Холодина. Подошли клошары стрельнуть сигаретку. У него больше не было, и они начали его доставать. Он был в хорошей физической форме, и его так и подмывало вмазать как следует кому-нибудь из них. От них воняло, они еле держались на ногах. Так что это было бы не трудно. Но он предпочел смыться и стал слоняться по окрестностям, дыша себе на руки: то присядет где-нибудь на минутку, то опять пойдет бродить. Отели наводили на него страх. Да и поздно уже было. Вот-вот начнет светать. К чему выбрасывать сотню на ветер? Уже открылись первые кафе, он выпил кофе у стойки, глядя на хоровод мусоровозов и дворников. Черная армия чистоты. Было еще очень рано, когда он взял билет на Эйанж через Нанси. Еще до полудня он был дома, у матери.

– Что ты тут делаешь? – спросила она.

Хотя особо удивленной она не выглядела. Его кровать была застелена. У нее оставалось немного запеканки из цветной капусты, макароны, она приготовила эскалоп со сливками. Он все это проглотил, затем поднялся к себе и проспал без перерыва двадцать часов.

Потом он работал в нескольких местах по временным соглашениям, но к чеку, выписанному вояками, не притрагивался. Не решался: ему казалось, что стоит только начать, и от этих денег в момент ничего не останется. А там сразу – безденежье, сплошная каторга, и снова он окажется в зависимости от матери, станет бедняком, пацаном. Так что он стал искать работу. Временные заработки – это то что надо, все его приятели так работали. В клинике Сен-Венсан он занимался санузлами. То же самое – на бойне. Потом был уборщиком в школах. Довольно скоро он начал работать в команде на кухнях префектуры. Проблема в том, что это был не выход, весь заработок уходил на бензин, ну или почти. Он поговорил об этом с теткой, которая курировала его в «Менпауэр» [48] Manpower Group Inc. – американская компания по предоставлению услуг организациям в области управления персоналом (рекрутинг). Основана в 1948 году. Имеет более 4000 офисов в 82 странах, в которых работает свыше 30 000 специалистов. . Та посоветовала ему не дергаться, это может произвести неприятное впечатление. Восемь недель он ежедневно вставал на рассвете, чтобы тащиться на тачке куда-то за сто километров, четыре часа вкалывать, потом ехать обратно – и все это за четыре тысячи в месяц. Это было утомительно и давило на психику. Ну хотя бы дома, когда он возвращался после работы, мать не доставала его. Он делал свое дело – надрывался на работе, что у них в семье считалось нормой. Впрочем, он и сам почти свыкся с этой мыслью. По крайней мере, мораль на его стороне. А он мог жаловаться на налоги, на иммигрантов, на политиков. Он ничего никому не был должен, он приносил пользу, его эксплуатировали – он орал, протестуя, но смутно сознавая, что он – большинство, масса, а массы могут все. Однако при этом он был глубоко убежден, что ничего тут не поделаешь.

Затем он стал специализироваться на домах престарелых. Занимался бельем, уборкой, за три месяца перебывал в пяти таких заведениях. Этот бизнес можно было уже назвать процветающим. Потом был склад концерна «Виварт», «Ликви Моли», типография «Меракс» и, наконец, завод «Гордон», где он нашел относительно постоянное место в цеху. Он должен был складывать в стопку в определенном порядке металлические пластины, пруты, обломки решеток. В результате получался такой кубический нержавеющий саркофаг, который грузили на огромные подъемники и отправляли на переплавку в не менее впечатляющую печь. Жара там была адская, от тысячи градусов и выше. Так, похоже, получались кондиционеры. «Гордон» продавал их по всей Европе, хотя с этим становилось все сложнее. Заботливые мастера наблюдали за рабочими и за толпами повременных работников, которые при малейших экономических трудностях оставались с носом. Наверху находились офисы – начальство, инженеры всякие. С ними встречались в столовке. Это был другой мир.

На работе у Антони завелись приятели. Сирил, Крим, Дани, Зук и Мартине. Ему было приятно встречаться с ними по утрам. Они вместе лопали в столовке и во время перекура тайком курили косяки, сидя на поддонах во дворе за цехом «С». Встречались они и после работы. У всех были приблизительно одинаковые привычки, одинаковый уровень зарплаты, одинаковая неуверенность в будущем, а главное – одинаковая деликатность, не позволявшая им говорить о настоящих проблемах, о жизни, которая сочинялась почти без их участия, день за днем, в этой богом забытой дыре, откуда всем им хотелось сбежать, о жалком существовании, таком же, как у их отцов, об этом медленном проклятии. Они не могли примириться с этим врожденным недугом – реплицированной повседневностью. Признай они такое за собой, это добавило бы к их покорности еще и стыда. Впрочем, им было и чем гордиться, в частности тем, что они не бездельники, не халтурщики, не педики, не безработные. А Мартине мог еще и алфавит рассказать, рыгая при этом.