Хэрриет Эванс - Сад утрат и надежд [litres]

– Итак, любимый мой. У нас все только начинается.

Мэри привезла из сада тети Шарлотты лепестки роз и осыпала ими новобрачных. Ноздри Неда уловили их слабый аромат. Парень, жаривший фундук, и проезжавший на коне джентльмен улыбнулись им и приподняли в знак приветствия шляпы. Даже викарий, торопившийся к своему больному прихожанину, помахал им своей черной шапочкой.

– Да пребудет с вами благословение Господне, мои дорогие. Счастья вам обоим на всю жизнь.

– Я думаю, что мы заслуживаем счастья, правда, Нед? – серьезно сказала Лидди.

Возле Голубятни растет инжир. Твой прадед Нед посадил его вскоре после их приезда. Он любил инжир, и дерево стало для него символом нового жизненного этапа. Инжир созревает в сентябре, и он восхитительно вкусный с медом и острым сыром.

Мама любила это дерево. В летнюю жару его крона загораживала от лучей солнца стеклянную крышу Голубятни, в которой работал отец, и дарила прохладу. Теперь инжир сильно разросся, и стеклянная крыша кажется темной от густой листвы. Когда плоды начнут падать, Джульет, залезай наверх и убирай их со стекла. И в октябре тоже. Только будь осторожной и не упади.

Когда он сжег свою картину, стекло потрескалось и выпало. Дерево тоже обгорело с одного бока. Потом мама поставила новое стекло, я была маленькая и помню, как это было, и теперь круглый немигающий глаз смотрит в небо. В Голубятню поставили для меня кукольный домик. Все стало так, словно пожара никогда и не было.

Когда стареешь, то почему-то отчетливо вспоминается детство. События семидесяти-восьмидесятилетней давности, давно позабытые и оставшиеся в далеком прошлом, теперь всплывают в моей памяти с хрустальной ясностью. Я непрестанно думаю о них.

Срезай головки подсолнухов. Храни их в сарае, и они порадуют тебя к Рождеству. Я потом объясню почему. А ты тем временем расслабься и жди осень. «Мое любимое время года», – говорят некоторые недоумки. Они идиоты. Осенью все начинает разваливаться. Учти это. Готовься .

– Мамочка?..

– Да, доченька?

– У меня опять неприятность.

– О’кей-о’кей. – Джульет казалось, что она уже проснулась, но, когда она вскочила с продавленного дивана и ее босые ноги встали на гладкие доски пола, у нее закружилась голова. Подняв тяжелые веки, она увидела стоявшую в дверях маленькую фигурку и поняла, что все еще спит.

– Я нечаянно.

– Ничего страшного, доченька, – ласково пробормотала Джульет, открывая дверь спальни. – Давай переоденься… ох…

– Я переоделась. – На Айле был надет застиранный длинный сарафан, зеленый, с меленькими белыми цветочками. Он был ей слишком мал, а местами испачкан чем-то ржавым. – Я нашла это в комоде.

– Вот и хорошо. – Джульет погладила дочку по щеке, моргая при тусклом свете лампы, горевшей в коридоре. В окно соседней пустой спальни ярко светила полная луна. Джульет оглянулась на свой будильник. Два часа ночи. – Сейчас мы найдем тебе что-нибудь еще.

– Вся моя описанная одежда в стирке.

– Ну что-нибудь еще. Этот сарафан не годится. Он слишком тесен… Айла? Вернись, доченька.

Джульет пошла следом за средней дочкой наверх, в Птичье Гнездо, где устроились девчонки. Только Санди остался на ее этаже, там, где и она сама спала в детстве, в соседней комнате с резным сиденьем под окном. Под крышкой был сундучок, где Санди теперь хранил игрушки, совсем как она когда-то.

Птичье Гнездо всегда предназначалось для детей, но Грэнди поставила там перегородку, разделив его на две довольно большие комнаты. У Айлы окно выходило на Заросли, Голубятню и дорогу. Джульет считала, что Айла еще слишком мала, чтобы ночевать наверху. Она хотела, чтобы дочка спала рядом с ней, в соседней спальне, потому что с ней иногда случались такие вещи, и тогда она будила мать. Но Айла отказалась, сказав, что ей там неуютно. Захотела быть рядом с Би.

Джульет тихонько зашла в ванную и притащила полотенце и ведро с теплой водой, моля небеса, чтобы воющие краны не разбудили Санди. Потом порылась в бельевом шкафу и вернулась к Айле. Дочка сама сняла пододеяльник и простыню и сидела у окна, поджав ноги.

– Я помыла попку и ноги, – сказала она, – но не нашла простыню.

– Их и нет, – ответила Джульет. – Они в стирке. Прости, доченька. Мне надо было все делать быстрее. Приготовить все назавтра к школе и остальное… Иди сюда и обними меня. Все пустяки.

– Я больше не хочу спать.

– Конечно, ты нервничаешь, лапушка, первый день в школе и вообще… Но тебе надо еще немного поспать. – Айла пожала плечами. Джульет подошла к ней, но Айла отскочила в сторону.

– Все нормально, спасибо, ма. Я посплю на матрасе.

– Нет, доченька. Пойдем, ты поспишь со мной. – Джульет скомкала мокрую простыню и принялась тереть матрас мокрым полотенцем.

– Нет, спасибо , – тут же ответила Айла.

– Бууууу! – скривив губы, пропищала Джульет капризным детским голосом; обычно Айла с Санди покатывались от смеха, когда она так делала. – Уааааа!

Но Айла лишь глядела на мать, и ее огромные серые глаза сверкали в полумраке.

– Я не хочу спать с тобой, ма. Потому что я ненавижу тебя. Ненавижу больше всего на свете.

– Ох, Айла. Слушай, я знаю – ох, доченька… Иди сюда…

– Би права, ма. Ты никогда меня не слушаешь. – Медленно, демонстративно Айла взяла любимую кружку с мумми-троллями, которую ей подарили на день рождения, протянула руку и опустила вниз уголки рта, почти комично, хотя всем было не до смеха. – Ты делаешь вид, что все о’кей, а на самом деле… – Тут Айла разжала пальцы, кружка упала на пол и раскололась на три части. – …На самом деле НЕТ.

– Я попробую ее склеить, ничего страшного, – сказала Джульет и подняла осколки непослушными от усталости пальцами. – Послушай, Айла, я понимаю – ты переживаешь и скучаешь по твоей старой школе, но не надо бить чашки…

– Заткнись, ма, – закричала Айла так громко, что Джульет вздрогнула. Грудь девочки вздымалась под слишком тесным зеленым сарафаном, ее круглое, словно луна, личико было воплощением горя, нижняя губка дрожала. Она схватила фотографию, которую Джульет поставила в ее комнате, – где они впятером снялись прошлым летом в Лондонском зоопарке, – и швырнула ее. Рамка с треском ударилась об угловые полки. – Я б-буду б-бросать все, пока т-ты не уйд-дешь, – заявила она. – Я б-буду, ма, я б-буду. Почему ты не привезла простыни, когда ездила без меня в Лондон к папе? Раз у тебя нет новой простыни, тогда уйди и оставь меня в покое, пожалуйста. Я ненавижу теб-бя и б-буду это повторять.

Она уже плакала, и слезы лились по маленькому личику. Джульет снова пошла к дочке, широко раскинув руки, словно пыталась поймать цыпленка или овцу. Она обняла дочку, а та вырывалась, била мать, царапалась, раскрыв в ярости рот, и из него вырывался пронзительный вой. Джульет прижала ее к себе.