Шамиль Идиатуллин - Последнее время

Ну или почти ни в чем, поправилась она, с трудом переключая внимание на третий слой и выдергивая из подошвы клинок, потому что в третьем слое из-под рогожи выползали, разминаясь, полдюжины вояк, и целью их был трюм, и первый из вояк, невысокий и гололицый, Кошше уже заметил и улыбнулся, берясь за рукоятку меча.

Ты и есть сипатый, решила Кошше, забывая сипатого, лежащего в трюме, и закричала себе под ноги – громко, пронзительно, так, чтобы слои треснули, осыпались осколками и снова слились в поганую, трудную, болезненную, но понятную ей жизнь:

– Все быстро за борт!

Полыхнула новая молния, испаряя грани, загадки и разделения миров, и Кошше, молясь заткнутому тучами небу, чтобы мальчик застыл там, где велено, кинулась на сипатого.

Человека приводит на этот свет женщина, а провожает с этого света мужчина. Поэтому женщине не место на поле битвы, пусть она и умеет биться лучше, чем мужчины.

Женщина должна покинуть поле битвы, даже если ради этого ей придется перебить всех.

Молния снова выжгла мир, сделав всех, кто остался, белыми и распяленными по серому рисунку реки с лодями. Остались многие: узники тянулись к бортам, чтобы прыгнуть в воду, за бортами стояли снопы брызг от уже прыгнувших, стражи ловили тех, кто еще не прыгнул, и швыряли под брезент, рассекая упорным лодыжки.

Мир оглушительно зарокотал и стал черным с цветными мазками, искалеченные узники валились, беззвучно крича и нелепо шевеля ногами, а стражи ринулись на Кошше – все, кроме гололицего сипатого, до которого она дотянулась. Кошше заставила себя сделать несколько шагов назад, ударилась лопатками о мачту, скользнула за нее, держа клинок у бедра, и, вспомнив вдруг, с усилием сделала вдох и выдох. И еще.

Голова закружилась, но стала чуть ясней. А в ясной голове не бывает растерянности и сомнений по поводу того, что делать. Для ясной головы все просто: надо беречь и спасать мальчика.

Кошше, убедившись, что подступы к трюму свободны, как и видимая часть трапа, в два прыжка достигла люка и нырнула в него.

Трюм был практически пуст. У основания трапа лежала незнакомая грузная тетка с безнадежно свернутой шеей. Мальчик стоял, где велено, издали похожий, как и рассчитывала Кошше, на белесый, например, от плесени столбик. Он молча вцепился в плечи Кошше, когда она подбежала, на ходу без особой охоты убирая клинок в подошву, и уткнулся лицом ей в шею. Привык выполнять «Не смотри» без команды, подумала Кошше с одобрением и ужасом и выскочила на трап, попутно отбросив мысль пересидеть бойню здесь. Трусливые мысли редко бывают неглупыми, потому что рождены не человеческим рассудком, а животным страхом. Он превращает человека в животное, которое обречено быть побежденным и съеденным человеком, не превратившимся в животное, – так видит небо.

Небо снова распахнулось до ослепительного второго слоя, и Кошше вдруг узрела реку его огромным бесконечным глазом, всю сразу, с берегами, усеянными суетливыми или застывшими людьми, с черной тяжелой водой, в которой пугали рыбу кипящие столбы рухнувших с борта людей и нитяные столбы людей, бредущих по дну, с лодями, люди на которых испуганно съёжились на невыносимом свету или деловито разбегались по беззвучным приказам, что отдавали почти такие же, но немного другие люди, постарше и поплюгавей, и приказы эти очевидно относились не только к ходу лодей и подготовке стражей к высадке, но и к тем, кто барахтался в воде.

Мир погас, и Кошше слепо помчалась к корме, с которой не прыгал никто и на лодях за которой людям не отдавались обращенные против беглецов приказы. Она чуть не рухнула, зацепившись ногой за веревочную петлю, едва удержала, похолодев, в руках мальчика, ударилась бедром об ограждение борта, но все-таки перевалилась через него и ухнула в пропасть, пробормотав «Не дыши» и вжимая в себя затылок и зад мальчика, чтобы удар не сломал ему шею или хребет.

– Все будет хорошо, – сказал Юкий не столько остальным, сколько себе. – Они все умеют ходить по дну хоть всю ночь, пройдут под этими лодями, дойдут до Мятного склона, там птены и малки уже подготовят и ужин, и ночлег, а завтра переправятся с болотными на тот берег. Болотные не помогут – сами перейдут, снастей хватит. На ночную сторону идти безопасней, чем на край дня, там и люди близкие, и места родные. Не найдем приюта – пойдем к восходу. Поздновато спохватились, но лучше сейчас, чем никогда, и лучше без крови, чем от себя куски отрезать.

Удар ошеломил Кошше, река всосала в холодную вязкую глубь, мутная тьма без верха и низа влилась в уши и ноздри, утробно ворча. Но мальчик сильнее вжался лбом Кошше в плечо, мальчик боялся смотреть и дышать, и она, поозиравшись и придавив мальчика к себе, чтобы не выскользнул, заработала ногами, отдалилась от угольно-черного с болтающимися водорослями и вытолкнула себя туда, где черно-бурое становилось буро-серым с пятнами, где пятна собирались в скачущие картинки с четкими краями, где лишь один неровно натянутый прозрачный слой отделял от вечно ждущего неба, порвала слой головой, жадно вдохнула и выдохнула: «Дыши».

Мальчик задышал. Кошше перехватила и вытолкнула его чуть выше. Теперь можно было оглядеться.

Кошше всплыла на безопасном участке воды: лайва потихоньку ползла к левому берегу, следующая лодь держала курс прямо и Кошше пока не грозила. Плеск воды поднимался к небесам, сшибаясь с его рокотом и вытирая остальные звуки. Но они были, эти звуки, резкие и не очень понятные. Кошше и не хотела их понимать. Она поболталась между усами волн, разбрасываемых лайвой, поняла, как и с какой скоростью ползут и будут ползти лоди, и убедилась, что к берегу рваться бесполезно, раздавит. Зато есть смысл плыть в противоположную сторону – там неожиданно близко виднеется то ли правый берег, то ли, что вероятнее, отмель либо остров, перед которым лоди замедляли ход, собираясь обходить по глубине либо остановиться вовсе, чтобы двинуться к берегу мары, дождавшись, пока высадку завершат передовые лоди – и лайва, получается.

Пусть высаживаются и что угодно делают, подумала Кошше, пристроив мальчика на спине – он не дергался и не задыхался, как будто каждый день купался с нею в обнимку, только перецепить его пальцы нужным образом удалось с трудом да зрачки были огромными, кажется, не только от залившего воздух сумрака. Оказавшись за спиной и просунув руки под ремни на лопатках, мальчик сразу успокоился, задышал ровно и плыть не мешал.

Течение было довольно сильным, а лоди маневрировали нервно. Кошше приходилось то и дело мощными гребками менять направление, не теряя сосредоточенности. Она не стала оглядываться, когда над волнами прокатился протяжный звук, похожий на стон, тут же разрубленный множественным свистом и плеском. Тем более не оглянулась, когда молния ударила прямо за спиной, тут же вскрыв голову ревущим рокотом грома. Косы шевельнулись, а кожа на спине, кажется, приподняла вцепившегося в ремни мальчика, вместе с ним и Кошше. Она выскочила на поверхность, кашляя, мокро вдыхая и даже не пытаясь понять, как и когда нырнула, бесконечный миг вспоминала, о чем очень важном забыла, вспомнила: мальчик! – и заколотила по воде одной рукой, другой нащупывая кулак и плечо мальчика, нащупала и рванула к берегу, запрещая себе замереть на миг и послушать, дышит ли он.