Ион Садовяну - Конец века в Бухаресте

— В больнице говорили, — продолжал Геня, — что господина капитана пропустила тайком к сумасшедшему старуха сиделка. Безумец вроде бы все про кучу золота твердил! А как увидел на капитане нашивки да галуны, набросился на него и завопил, что тот украл его золото. Капитан стал защищаться, да разве сумасшедшего одолеешь, к тому же капитан был сильно выпивши. И откуда у безумцев берется этакая сила?! Пока не прибежали служители, он загнал капитана в угол, изорвал на нем мундир и так треснул головой об стену, что все мозги вышиб! А я ведь господину капитану друг, вот и пришел рассказать жене, я же знаю, где она живет.

Геня Тонку, обессилев, опустился на стул. Урматеку точно окаменел. Кукоана Мица горько и безудержно плакала.

Большие часы в спальне пробили три часа ночи. Со двора донесся звонкий крик петуха и хлопанье крыльев. Кончилась короткая летняя ночь, темнота уже мешалась с утренним светом.

Кукоана Мица первой нашла в себе силы вернуться к горькой действительности. Она будто очнулась после тяжкого сна, вытерла слезы с припухших глаз и, встряхнув Тонку, задремавшего на стуле, тихо проговорила:

— Пойди отдохни, устал ведь! — и как хозяйка, знающая, что делать в любых, даже самых необычных обстоятельствах, распорядилась: — Янку, ты пойди приляг! А я прикажу запрячь лошадей. Поеду посмотрю, что там произошло.

Катушки она словно и не замечала. Когда Журубица поднялась со словами: «И я с вами, тетенька!» — кукоана Мица отрезала:

— Теперь ты нам больше не нужна! — и вышла, уводя с собой Геню Тонку.

В Урматеку все будто перевернулось. Он растерянно смотрел вокруг, словно ища спасения. Встав, Янку закурил, прошелся по комнате. Присев рядом с Журубицей, он взял ее за руку и притянул к себе. Катушка вырвала руку и отодвинулась подальше. Она толком не поняла, чего хочет Урматеку. Ей показалось, что, не считаясь ни с чем, он, как обычно, решил развлечься сам или оскорбить ее. Но, обернувшись, она увидела Янку, который так и застыл, склонившись набок, словно все еще пытался обнять ее. Неподвижные глаза были устремлены на ковер, рот полуоткрыт. Катушка поняла, что он душевно разбит и страдает. Сначала ей стало его жалко. Но, вспомнив, как он помыкал ею, как заигрывал с Паулиной, вся подобравшись, спросила со злой усмешкой:

— Ведь тебе страшно среди этого сумасшедшего семейства?

Урматеку не ответил. Прикрыв глаза, он не шевелился, впившись пальцами в шерстяное покрывало. Катушка почувствовала, что настала подходящая минута, когда и она может унизить его высокомерие. Взглянув еще раз на него, Журубица звонко и почти радостно проговорила:

— А я, как видишь, от него избавилась!

И она взмахнула руками, словно хотела захватить своими широкими рукавами как можно больше воздуха. Урматеку, совершенно разбитый, изнемогший от страхов и бессонницы, никак не мог прийти в себя. Не раз бывало, что силы покидали его во время борьбы. Но всегда перед ним стоял человек, которого необходимо было убрать с дороги, и Урматеку, собравшись с духом, одолевал его. А сейчас не было ни людей, ни дел, только неожиданные ужасные события, которые плотно обступали его. «Только женщины и умеют выпутываться из таких переделок!» — думал он. Поняв, что Журубица ни в чем ему не посочувствует и он останется один среди всех этих напастей, Янку неожиданно сам для себя сделал то, что, по слухам, делают все добрые люди: мысленно он попросил прощения у Дородана, у Мицы — за Катушку, у Катушки — за Паулину и Пэуну, и поскольку всех остальных, у кого следовало бы попросить прощения, он не помнил, то поднял глаза вверх, где должны были находиться все, кто прощал его. Пытаясь молиться, чего он совершенно не умел делать, Янку молил сразу о многом. Привычный деловой размах давал себя знать и тут: все напасти, все несчастья громоздил он в одной молитве. Не успел он заложить землю, как тут же это страшное несчастье с шурином. Урматеку не чаял, чтобы оба дела сошли гладко. Но если не заладится хоть одно, все равно ему будет плохо. Чувствуя себя бесконечно одиноким, он бы очень хотел, чтобы Катушка приласкала его. Желая найти у нее укрытие, он вместе с тем жаждал мести, особенно за ее последние слова. Он хотел, чтобы она была рядом с ним, как бы взяв на свои плечи часть его напастей. Поэтому он принялся блуждать по дому, преследуя Журубицу, которая все время ускользала от него. В конце концов он настиг ее в каком-то темном углу и крепко прижал к себе. Журубица, не зная, что и подумать, забилась в объятьях и зашипела в лицо Урматеку:

— Чего ты хочешь? Нашел время! В вашем доме я теперь не нужна, значит, и ты мне больше не нужен!

Урматеку заскрипел зубами. Эта бабенка, которая впервые отважилась сказать ему правду в глаза, оскорбила его. Он как бы очнулся. Страх окончательно еще не прошел, но ярость уже превозмогала страх. Гнев овладел Урматеку. Журубица знала, каким он бывает во гневе, и почитала за лучшее его успокоить. В приступе ярости Янку мог припомнить ей все их прошлое. Но именно теперь, когда Тудорикэ умер, ей было удобнее всего расстаться с этим прошлым. Поскольку ей было бы приятнее видеть Янку в страхе, чем в ярости, Катушка вновь вернула разговор к трагическому событию. С облегчением и торжеством она заявила:

— И меня и тебя вон кто избавил! — и, ткнув пальцем в портрет Григоре, перебежала на другой конец комнаты.

Урматеку застыл, пытаясь вникнуть в смысл столь неожиданно и дерзко прозвучавших слов.

— Подлая! — рявкнул он в конце концов.

Но тут же умолк, словно пытаясь что-то уловить в наступившей тишине. Он почувствовал, что слова Журубицы помимо его воли вызывают какой-то отклик, несут в себе утешение. Урматеку никак не думал, что оно придет к нему в таком виде. Катушка, заметив, что он успокаивается, поспешила добавить:

— Если немножко рассудить, все покажется не таким уж страшным!

Урматеку не ответил. Тогда Журубица пояснила:

— Все, что случилось, тебя не касается, значит, и бояться нечего. Вот Мице куда хуже, ведь оба они ее единокровные. А для тебя и для меня это только облегчение!

Журубица выждала, как отзовется на это Янку. Тот стоял молча и слушал.

Катушка продолжала, стараясь быть как можно убедительней:

— Нужны тебе были эти кандалы именно теперь, когда все плывет тебе в руки и ты богатеешь с каждым днем? Не завтра-послезавтра станешь большим человеком! Так оно и лучше, что ты избавился от них. И надо же, все сотворила сама судьба и этот безумец. А мы в чем виноваты? Ты тут при чем? Скажи «аминь» и радуйся, ведь ты же умный человек! Оба погибли: Лефтерикэ от огня, а муж мой, — прости его господи, такого мужа! — от руки своего же отца. Теперь мы оба можем вздохнуть свободно и каждый идти своей дорогой!