Сэнгийн Эрдэнэ - Избранное

Сегодня наша улица, как, впрочем, и другие, была полна народу. Пионеры в красных галстуках, девочки-старшеклассницы в нарядных белых фартуках и разноцветных лентах веселыми стайками проходили по ней с самого утра. И в моей душе тоже поселилась непонятная радость. Наверное, одно то, что я, как и эти девушки, буду учиться в десятом классе, наполняло сердце волнением. Мы с подругой зашли в книжный магазин, купили кое-какие учебники и сели на скамейку возле нашего забора. Весело болтая о том о сем, мы не сразу услышали, как кто-то подошел к калитке и позвонил. А когда обернулись, то увидели какого-то совершенно незнакомого молодого человека, который обменялся несколькими словами с мамой, попрощался и быстро исчез за углом. Это были Вы. Я спросила у матери, зачем Вы приходили. Оказалось, что Вы ищете, где снять квартиру.

Вечером пришел с работы отец. Мать рассказала ему о Вашем приходе. Отец задумался и озадаченно проронил:

— Уж не знаю, как быть. А где он работает?

— Сказал, что студент, — услужливо и доброжелательно ответила мать, но отцу это, видно, не очень понравилось.

— Лучше шофера пустить, нежели студента, — сказал он, — На худой конец уголь и дрова может привезти. А он сам не будет со мной говорить? — спросил отец.

— Да обещал еще раз зайти вечером.

Вы пришли к нам вечером, когда мы ужинали. Сейчас уже, наверное, забыли, о чем у вас в тот вечер шел разговор с отцом. А я вот запомнила. Когда Вы с отцом пошли осматривать дом, где Вам предстояло жить, я тоже вышла следом за вами, хотя меня никто не приглашал. Вместе с вами рассматривала маленькую избушку-мазанку, даже заглянула в сломанную дверку печки. Стоя на пороге избушки, отец глубоко затянулся и спросил:

— Сынок, а сколько в вашей семье человек? — И не спеша продолжил: — Если будете жить в нашей избушке, то придется платить пятьдесят тугриков в месяц. — Вы задумались на миг, потом сказали:

— Я живу один. Хотел до начала занятий найти квартиру поближе к институту. — Потом спросили: — А зимой в вашей избушке не холодно?

Отец усмехнулся:

— В прошлую зиму люди жили. Тепло или холодно — все зависит от хозяина. — Потом отец загадочно улыбнулся.

Вы, наверно, помните эту улыбку отца? А я в ту минуту думала о том, что отец нарочно решил запросить со студента подороже — в прошлом году у нас в мазанке жила одна молодая пара, так он брал с них тридцать тугриков. Когда начались зимние холода, они сказали, что в избушке невозможно жить: такой мороз — впору только волков морозить. Потом исчезли, так и не уплатив за месяц. Меня тревожила мысль, что Вам будет трудно в зимнюю стужу. Отец насторожился и обратился к Вам с назидательной речью:

— Вы что, один намереваетесь жить? Впрочем, мне это неважно, какое мое дело. Только, чтоб между нами впоследствии обид не было, давайте сразу договоримся: всяких там друзей-приятелей вечерами собирать да по ночам шуметь — этого чтоб не было, избавьте. Опять же чистота… А то ведь есть такие люди, которые вовсе не убирают за собой, все равно, мол, в чужом доме живу… Иные даже умудряются исчезнуть, так и не уплатив за постой…

Вы взглянули на отца, выдавили улыбку и сказали:

— О чем разговор. Можете довериться мне, как своей родной дочери. — Вы снова натянуто улыбнулись и посмотрели на меня.

Я тогда чуть не рассмеялась.

— Значит, решили у нас поселиться? — напрямик спросил отец.

— Да. Завтра же перееду. Сегодня хотелось бы прибраться немного. Вы не подскажете, где взять веник и воду?

Я тут же побежала домой, принесла воду и веник, стала помогать Вам убираться в избе.

Назавтра я, готовясь идти в школу, тщательно вымыла голову, заплела косы, надела новенький белый фартук, собрала в портфель учебники, карандаши, линейки, тетради и с нетерпением ожидала начала занятий. Вдруг открылись наши ворота, и во двор въехала большая нагруженная телега, которой правил пожилой возница. Я сразу поняла, кто к нам приехал. Старик остановил телегу перед Вашей избушкой, выгрузил старенькую солдатскую койку с разодранными пружинами, маленький посудный шкаф, два больших толстых бревна, сундучок. На телеге еще оставалось два больших ящика. Он хотел поднять один из них так же легко, как и другие вещи, но не сумел. Я в это время стояла у наших дверей и не удержалась от смеха. Мне стало очень стыдно за свой некрасивый поступок, и я подошла к старику, чтобы помочь. Мы с трудом стащили с телеги Ваши ящики. Поняв, что в них лежат тяжелые толстые книги, я прониклась к Вам благоговением, как к старшему брату, которого очень почитала. Так мне впервые открылась повседневная жизнь студента. Все это было чрезвычайно любопытно и загадочно для меня.

Вскоре подошли Вы сами, принесли из магазина маленькую сетку с покупками, наверное для скромного ужина. Вы пришли радостный, будто собирались навсегда остаться у нас. Убегая в школу, я столкнулась с Вами у калитки, смутилась и торопливо зашагала прочь. Все эти мелочи ясно вспоминаются мне сейчас.

До самого последнего времени я встречала на улице того самого старика-возницу, который привез Ваши вещи, узнавала его куцехвостого серого коня, как бы сросшегося со старой неуклюжей телегой, и мне всегда было немного жаль их обоих. Только в этом году они перестали показываться на улицах.

Когда вечером я вернулась из школы домой, вы уже совсем освоились в нашей маленькой избушке, будто издавна жили с нами по соседству. Помните ли Вы тот год, проведенный у нас? Каждое утро, сунув книги в потертый коричневый портфель и захватив с собой сетку для продуктов, Вы уходили на занятия. Я тоже уходила в школу. Но только Вы шли в университет, а я в обыкновенную школу. И я не брала с собой сетку для продуктов. К пяти часам вечера Вы возвращались с овощами, мясом и хлебом. Сколько часов Вы просиживали ночью за столом, я не знаю. Во всяком случае, когда я ложилась в одиннадцать вечера спать, в Вашей избушке еще горел свет. Одно очень волновало меня тогда: два бревна возле избушки, которые Вы привезли, чтобы топить печь, с каждым днем делались все короче, а дни становились все холоднее. Вас, наверное, это тоже беспокоило. Ведь правда же?

Два месяца я не знала даже Вашего имени. А может, и Вы тоже не знали, как зовут меня и моих родителей? Извините. Я, кажется, лишнее болтаю. Пустилась в рассуждения, будто писательница какая. Ну и пусть. Пусть даже мое письмо к Вам будет небольшим сочинением. Ведь говорят же, что в молодости все пытаются писать. Раз уж я решилась написать о том, о чем думала целых пять лет, то зачем мне жалеть бумагу или беспокоиться из-за того, что Вы убьете свое драгоценное время на чтение этой маловразумительной писанины?