Ян Папп - Направление — Прага

— Кто? — переспросил, словно не веря. — Может, немцы?

— Французы. И хотят с вами говорить.

Еще в Киеве Величко выбрал своим помощником Брезика: «Ты словак, говоришь по-русски, уже понюхал пороху, знаешь, что такое фронт, плен и кое-что еще, будешь моим адъютантом, помощником, охраной все вместе, и всегда при мне».

И действительно, Брезик был везде и всюду. Знал, как Величко впервые встретился с Ланюрьеном, слышал, о чем Величко говорил, о чем спрашивал, в чем сомневался, даже о чем думал.

— Слушай, Брезик, они прибыли из Венгрии, спроси, как все это с ними было.

— Где, собственно, вы там были? — исполнил приказ Брезик.

— В Балатонбогларе и в других местах.

— Других? То есть?

— В лагере, работали. Кто где.

— Слушайте, но ведь в Балатонбогларе нет никаких казарм и лагерей.

— Вы там все знаете? — спрашивали теперь французы.

— Ну а как же, — твердо заявил Брезик, — от Секешфехервара туда рукой подать, а я там служил. В Богларе, насколько мне помнится, только хорошие винные погребки.

— И два отеля. Мы жили в них, — утверждали французы.

— Что? В отелях? — не верил Брезик. — Где это видано, чтобы пленные жили в отелях.

— Мы не были пленными. Мы были интернированными.

Постепенно, слово за слово, вырисовывалась перед Брезиком их судьба. Уже в конце сорокового года из немецких лагерей бежали первые французские военные. Венгры долго не знали, что с ними делать. Сначала интернировали в различных местах. В лагере Селип, в многоэтажном здании старого сахарного завода, что стоял в степи, обнесенный колючей проволокой. В Балажовских Дармотах, куда перевели тот лагерь. И каждый беженец был предметом спора между министерством обороны и министерством иностранных дел: заключить его в лагерь или интернировать? После поражения Франции и нового притока беженцев вишистскому посольству в Будапеште удалось разместить их в чудесном городке на берегу Балатона, Балатонбогларе, который славился скотной ярмаркой, винным погребком местного прихода, к которому съезжались в каретах состоятельные горожане — торговцы лесом, кожей, кукурузой, пшеницей; владельцы кожевенных мастерских, мельниц для перца и муки; кирпичного завода, лесопилки; казино, кафе, трактиров, ресторанов, с первоклассными скрипачами-цыганами, различными жареными и тушеными мясными блюдами с острым перцем; кошерных мясных магазинов, пекарен, где изготовлялась и маца; тут были костел и синагога, вилла опереточной субретки, были парк, вокзал, где останавливались скорые поезда, пристань с белыми пароходами, гора над городом и зеленые виноградники, квартал вилл и городской променад, где любили красоваться видные люди, а господа целовали дамам ручки.

И прямо на этом променаде, посреди парка, в двух шагах от зеленоватого озера, стоял отель «Савой», из которого открывался вид на Баконь. А недалеко от вокзала, прямо на главной улице, напротив городского кинотеатра, был «Немзети Салло» — «Народный отель».

Город не бог весть какой, но живой, веселый, шумный, жить можно. Когда собирали и давили виноград, город наполнялся запахом, от которого французы чувствовали себя как дома.

Многие из них работали на виноградниках, в погребках, учили венгров приготовлять вино; другие месили глину на кирпичном заводе, некоторые вымачивали кожи в дубильной или резали доски на лесопилке.

Режим у них был довольно свободный. Строились и рапортовали они, видимо, лишь для того, чтобы гусарский старший лейтенант с пятнадцатью солдатами резерва, которые их караулили, имели чистую совесть. В свободное время ходили по городу, могли зайти в трактир, в пивную. Некоторые преподавали в лучших семьях французский язык, помогали в парикмахерских, работали на кухнях, в садах, их было столько, что даже дети, проказничавшие на улицах, обращались друг к другу по-французски. Когда был организован торжественный военный парад, на котором выступал военный атташе из Будапешта в форме полковника, то вместе с представителями Международного Красного Креста посмотреть на это вышел весь город. Когда один из французов женился на венгерке, на свадьбе у него были и венгерские офицеры.

Правда, это все не распространялось на еврейских беженцев. Их отделили от остальных, поместив в старой школе, где еще с 1939 года жили почти 300 семей из Польши. Они не имели права свободно передвигаться, работать у частников, слушать иностранное радио, питание у них было хуже, а режим более жесткий.

— Слушайте, ребята, то, что дети в Богларе кричали по-французски, я еще понимаю. Но как свыше тысячи человек разместились в двух отелях, в голове не укладывается.

— Эту тысячу, возможно и полторы, надо понимать так, что столько, а может быть и больше, нас попало в Венгрию за все время войны. Когда в Боглар прибыла первая группа, в ней было нас четверо офицеров и примерно четыреста солдат. А самое большее нас там вообще было с тысячу, но в Богларе одновременно больше двухсот не находилось.

— А где же они были?

— По всей Венгрии.

— А что делали?

— То же, что и в Богларе. Устраивались кто как мог.

Почти семьсот из них работали в сельском хозяйстве. А иные и на более выгодных местах. Старший лейтенант из Лиона, архитектор по профессии, работал в Будапеште, в строительной фирме, — строил виллу актрисе Гизи Байор. Восемь профессоров преподавали французский в гимназии в Гёдёлле. Другие читали лекции по французской литературе в известной коллегии Этвош. Даже организовали драмкружок и поставили Мольера, на спектакле был сам министр просвещения. Некоторым французам венгры хорошо платили. Пятеро получали за лекции по шестьсот пенгов в месяц.

Некоторые офицеры, особенно в Будапеште, были украшением праздничных вечеров и забав, Памятным стал бал в Андьалфёльде. Когда с него под утро расходились, уже встречали немецкие танки и броневики.

После оккупации Венгрии такая жизнь кончилась. Временный рай закрылся. Разбежался богларский «Савой». Немцы проверили места работ, на которых были французы. Уже в первые дни почти сто из них отправили в Германию. Заняли гимназию в Гёдёлле. Вновь открыли лагерь в Селипе, тех, кого поймали, отправили за колючую проволоку сахарного завода. Многие попытались сбежать в Румынию, в оккупированную Югославию, некоторым с помощью фальшивых документов удалось остаться на свободе. Тогда созревала и мысль о побеге в Словакию, если там развернется партизанская борьба. Первые французы пошли на риск — и вот они уже здесь.

Когда Брезик закончил, Величко только покашлял, Черногоров молчал, а Лях захмыкал.

Потом Величко заворчал:

— Их командир ораторствует, как Наполеон, который был против нас. А он правда хочет быть с нами. Пусть тогда остается.