Корнелиу Леу - Власть

— Как же вас не смешивать, если вы его вице-председатель и, возможно, будущий его преемник.

— Преемник Танашоки?! Вы меня забавляете вашими предположениями! Вам известны какие-нибудь подробности?

— Еще мой отец говорил, что Танашока здесь самый богатый человек.

— Знаете, сколько ему лет?

— А черт его знает!

— Вот видите! Вы не поверите, но даже я, его вице-председатель, не знаю этого. Танашока не имеет возраста, господин капитан! Если бы я его не видел время от времени, я подумал бы, что он не существует. Прошу вас, послушайте внимательно, что я вам скажу: временами я склонен думать, что его вообще нет. Существует только голос. Голос в телефонной трубке приказывает или говорит из Бухареста и дергает за ниточки управления. Из-за этого он еще опаснее, даже я испытываю при этом чувство страха.

— Почему же вы не перейдете в другую партию? — наивно спросил далекий от политики Василиу.

— В другую партию!.. А судостроительные верфи, мое положение? А хотите, открою вам один секрет: я надеюсь все-таки осуществить на верфи изменения в соответствии с требованиями нынешней жизни.

Тон Сегэрческу на этот раз не воспринимался как свидетельство его превосходства над Василиу. В своей откровенности Сегэрческу восхвалял себя, жаловался и становился человеком, равным Василиу.

Сам не зная почему, Василиу старался выглядеть в глазах Сегэрческу благородным, стремился помочь инженеру выйти из тупика, в котором тот очутился, и обрести свою обычную, внешне скромную манеру разговора.

— Лучше расскажите мне о Танашоке.

— Танашока? Это, я вам скажу, всесильное чудовище! Целая история! — Довольный произведенным впечатлением, Сегэрческу обрел вид спесивого ученого, делающего доклад на академическом собрании. — Что нам известно на сегодняшний день о Танашоке? Мельницы Танашоки, суконная фабрика Танашоки, чугунолитейные заводы Танашоки, каменные карьеры Танашоки, пароходное агентство Танашоки, зерноторговые конторы Танашоки, кредитный банк Танашоки и компании. Это только зарегистрированные фирмы. Помимо них крестьянам известны поместья Танашоки, где выращивается скот для боен того же Танашоки. Судостроительная верфь и еще около десятка судов принадлежат смешанному обществу, в котором принимает участие государство и анонимное общество, руководимое Танашокой. Я убежден, господин капитан, этот город ест хлеб и мясо Танашоки, пьет молоко Танашоки, пользуется электричеством Танашоки. Когда узнаете меня поближе, вы оцените меня, оцените то усилие, которое я прилагаю, чтобы придать нашей партии дух коллективизма, современности, а не быть подчиненной произволу набоба. Вы меня, может быть, спросите, почему я не ухожу в оппозицию. Так это и есть современная политика: оппозиция в недрах самой партии. Мне хочется перетянуть на свою сторону всех сторонников Танашоки. Мне — с моими пустыми карманами, но с ясным и современным умом.

— Однако если вы говорите, что они у вас пустые, то на что вы рассчитывали, предлагая их мне, господин Сегэрческу?

Вопрос был поставлен ребром. Сегэрческу взглянул на него маленькими круглыми глазками.

— Будьте уверены, это не мои деньги… Как это вам объяснить?

— Ладно, ладно, не объясняйте, продолжайте рассказывать о Танашоке, это куда интереснее!

Василиу почувствовал, что обрел некоторое превосходство над Сегэрческу, и это доставило ему удовольствие, тем более что тот исполнил его просьбу немедленно.

— Как я уже вам сказал, он очень стар. Никто не знает, сколько ему лет; думаю, что этого он и сам не знает. Он очень стар, но у него ясный ум. Опасно ясный ум. Я, видите ли, как это вам сказать, когда был…

Его удивил острый взгляд капитана, который, казалось, говорил: «Ты возвращаешься к собственной персоне». Однако капитан сделал только едва заметный предупреждающий жест ладонью.

— Господин капитан, в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году ему было четырнадцать лет, он был самым маленьким и самым юрким в банде конокрадов. Одни тогда воровали лошадей в степях, в княжествах, переходили Дунай и оттуда направлялись в Анатолию. Другие, наоборот, крали здесь и переправляли в степь, а оттуда в Трансильванию и Австро-Венгрию. Танашока, говорят, был специалистом по смене клейма каленым железом. И вот однажды о нем донесли портовой полиции. Он плохо переклеймил лошадь, так что ночью ему пришлось исчезнуть. Полицейские нашли тысячи лошадей, которых грузили на три парохода. Двадцать четыре бандита были арестованы, а Танашока присвоил себе все деньги. Бандитов на тех же пароходах, которые были приготовлены для лошадей, отправили в Стамбул, там им по турецким законам отрубили левую руку. С тех пор говорят, что Танашока, став набобом, нанял стражу, которой приказано беречь его от каждого урода, у которого нет левой руки. Бандиты поклялись, что смерть он получит от одной из оставшихся правых рук. Однажды на собрании в тридцатом году, говорят, видели человека, у которого вместо левой руки был протез, скрытый кожаной перчаткой. Этот человек хотел пробиться к Танашоке сквозь толпу. С Танашокой случился припадок истерии, он вытащил пистолет и застрелил его. Человеку было не более тридцати лет. Это был механик с молотилки, и люди знали, что он потерял свою руку, пытаясь остановить машину. Танашока построил его семье дом и дал клочок земли. Но он всегда твердил и теперь продолжает утверждать: «Я законно защищался, видя, как этот человек направляется ко мне, чтобы убить меня!»

— Его судили?

— Судили? Дорогой мой, что за наивность? Вы полагаете, что для таких, как Танашока, существует юстиция?

Василиу ничего не ответил. Сегэрческу воспринял молчание капитана как признак того, что Василиу полностью согласен с ним.

— Тогда, дорогой мой, я очень рад, что вы меня поняли. Я не аристократ, я простой интеллигент, рассуждающий логически, как и вы. И моя логика подсказывает мне, что у нас, потомков римлян, коммунизм не приживется. Вот так! И если нам придется с ними бороться, мы будем на одних и тех же баррикадах.

Вконец выведенный из себя Василиу снова почувствовал, что здесь не все чисто, что он легко дал провести себя.

Негодование его было столь велико, что ему захотелось на ком-нибудь сорвать зло. «Эх, дать бы ему пинка!» — думал он, глядя на свои тяжелые сапоги.

Словно приготовившись к драке, он рванул с гвоздя свой ремень и, на ходу подпоясываясь, вышел в соседнюю комнату к профессору.

— Вы совсем не кажетесь удовлетворенным разговором с Сегэрческу, — заметил капитану профессор, внимательно рассматривая его.

— Господин профессор, — озабоченно ответил ему капитан, — я не спрашиваю вас, серьезный ли он человек. Меня интересует, он что, в самом деле беден и у него ничего нет?