Валентина Ермолова - Мужские прогулки. Планета Вода

Но чувства чувствами, а следовало что-то делать с книжкой — не оставлять же у себя чужую вещь, возможно, дорогую кому-то как память о покойном. И Михаил Михайлович принялся внимательно перелистывать страницы. Его внимание остановила несколько раз жирно подчеркнутая фамилия Абалымов. Жил этот Абалымов по соседству с Константиновым, а точнее, на одной площадке. К огорчению Михаила Михайловича, в квартире Абалымова не было телефона. Пришлось ехать. И опять не работал лифт. И опять запыхавшийся Михаил Михайлович стоял на лестничной площадке у окна и с головокружительным чувством смотрел на синеющий внизу асфальт. Он представлял соседа Константинова молодым парнем, а увидел пожилого хилого человека, серо-седого, с усталыми, добрыми глазами. Под внимательным и сочувственным взглядом Абалымова Михаил Михайлович разговорился. Почему, говорил он, возможно, чтобы человек, мужчина, зрелый, умный, красивый, живя в перенаселенном, как улей, доме, скончался в глухом одиночестве, и никто не поинтересовался, не спохватился, не пришел на помощь.

Хозяин сосредоточенно, не говоря ни слова, выслушал и, жестом руки указав гостю оставаться на месте, вышел из квартиры. Скоро он вернулся не один: за ним следовали красивая женщина средних лет и молодая супружеская пара — тоже соседи Константинова. Выяснилось, никто из присутствующих хорошо не знал его. Видели, что рядом живет одинокий мужчина, ни с кем особенно не знается…

— Я-то с ним еще общался, — вздохнул Абалымов. — Но знаете как… Ключи друг другу оставляли в случае отъезда… цветы полить, краны проверить…

— Сейчас соседи не нуждаются друг в друге, теперь люди общаются с друзьями, сослуживцами, — назидательно сказала красивая женщина. — Я, как переехала сюда, решила устроить новоселье и познакомиться хотя бы с теми, кто живет этажом выше, этажом ниже. Ну, всех оповестила, приготовилась, жду… Поверите, никто, ну ни один не пришел!

— И правильно сделали, — заметил молодожен непререкаемым тоном. — Кто такие соседи? Чужие люди! Это же не в деревне, где все знают каждого и каждый знает всех, обмениваются мнениями и информацией у колодца, помогают друг другу, оставляют на соседских старух детей и так далее.

— А сами-то вы с соседями знаетесь? — спросила у Фиалкова юная супруга.

Михаил Михайлович промолчал. Ему хотелось бы еще поговорить, но молодожены заторопились, вслед за ними поднялась красивая женщина. Пришлось распрощаться с Абалымовым и ему.

Несмотря на поздний час, автобусы шли переполненные. Стиснутый, сдавленный со всех сторон спинами, боками, животами, Фиалков задыхался от тесноты и чужих запахов. Его толкали, просили посторониться, пройти вперед, отступить назад, и он постепенно раздражался, накалялся. И вдруг среди этой толчеи, среди этого множества людей, с которыми его сводила на миг и тут же разводила вечерняя городская дорога, он почувствовал себя так неуютно и одиноко, так неприкаянно, что не выдержал, сошел на остановку раньше и побрел в сумерках через пустырь, где уныло подвывал ветер и с жестяным звуком шелестел высохший бурьян.

Домой, в пустую квартиру, к холодному ужину, не тянуло. Ему хотелось остановить кого-нибудь на извилине травянистой, не растолченной множеством ног дороги, справиться о здоровье, постоять, неторопливо потолковать о том о сем, узнать, о чем сегодня собеседник думал, отчего весел или угрюм. И это желание было так сильно, так необоримо, что, заслышав за собой шаги, он остановился. Нагонявший его невысокого роста щуплый мужчина замедлил шаги и опасливо заоглядывался.

— Простите, закурить не найдется? — мягким голосом вежливо спросил Фиалков. Эта банальная фраза казалась ему идеальной для вступления в разговор.

Незнакомец приободрился и, поравнявшись с Фиалковым, торопливо протянул ему пачку сигарет. Михаил Михайлович вытянул сигарету и, неумело, по-женски держа ее меж двумя вытянутыми пальцами, поблагодарил. Человек, не глядя на Фиалкова, попытался обойти его и двинуться дальше. Но тут Михаил Михайлович напряженным, неестественно высоким от неловкости голосом проговорил:

— Простите… вы торопитесь? Поговорить с кем-нибудь хочется.

И только тогда щуплый человек поднял на него глаза. Михаил Михайлович увидел даже в сумерках расширившиеся от изумления и заблестевшие зрачки. Они несколько секунд неподвижно держались на лице Фиалкова. Затем сузились. Человек хитровато засмеялся.

— Ну и жулик же ты! — сказал он и погрозил пальцем.

Михаил Михайлович тоже рассмеялся — такими забавными показались ему и удивление остановленного им человека, и собственное предложение — поговорить. Но когда фигуру прохожего поглотил сумрак и Фиалков остался один среди гулкого пустыря, ему стало так тоскливо и одиноко, что хоть волком вой. И это в родном городе! В городе, где прошли его студенческие годы, юность, куда он вернулся прошлой осенью похоронить мать и который отныне избрал местом своего жительства. За время работы на Севере он растерял старых друзей, новых приобрести не успел, и сейчас, когда ему более всего на свете хотелось ввалиться к кому-нибудь в шумный гостеприимный дом, где можно поговорить по душам или, наоборот, сидеть молча, ничего не объясняя, оказалось, что пойти некуда, не к кому. И с этой остро зародившейся тоской по товариществу он вернулся домой, напился горячего чаю, забрал с собой на тахту любимый транзисторный приемник и под уютное бормотание диктора, полный неопределенной обиды на все и вся, незаметно для самого себя уснул.

В лаковой записной книжке Фиалков наткнулся на отмеченные красным карандашом дни рождения знакомых Константинова. Возле каждого имени был указан адрес. В основном знакомые жили в разных концах страны, и лишь некая Зоя находилась здесь, в Игорске. Михаил Михайлович позвонил ей и условился о встрече.

Ему трудно было объяснить, даже самому себе, зачем он ищет этой встречи, зачем вообще занялся таким странным расследованием. А впрочем, он искал человека, который не отрекся бы от дружбы с Константиновым или, наконец, изъявил бы желание оставить у себя книжку покойного. Последнюю неделю Фиалков только тем и занимался, что по вечерам садился за телефон и обзванивал знакомых Константинова. Сообщая о смерти, выслушивал соболезнования, расспрашивал, отвечал. Постепенно перед ним стал вырисовываться такой многоликий Константинов, которого он не знал и о существовании которого даже не подозревал. Этого человека на работе уважали как специалиста, но единодушно недолюбливали за высокомерие, за властность, за вольномыслие, за то, что он сумел отвоевать недоступное другим право опаздывать на службу на целых десять минут. Однако чем-то он был и привлекателен для окружающих, если к нему так тянулись. Наделенный кипучей энергией, он вечно что-то затевал, к кому-то спешил, куда-то бежал. И то, что Константинов оставался одиноким, не будучи никогда один, удивило Фиалкова, и он принялся исследовать его жизнь с еще большим усердием и неприятным ощущением того, будто изучает собственную, такую похожую на константиновскую, жизнь.