Валентина Ермолова - Мужские прогулки. Планета Вода

С этим неприятным сознанием, что он разгадывает какой-то общий смысл, касающийся и его, Фиалкова, жизни, его образа существования, Михаил Михайлович ждал, держа палец на кнопке звонка. Дверь отворила молодая женщина в вельветовых брюках и туго обтягивающем свитерке, с подобранными под шелковый платок, завязанный наподобие чалмы, волосами. Фиалков невольно обратил внимание на ее узкие, пронзительного зеленого цвета глаза.

— Вы Зоя? — спросил он. — Мне необходимо поговорить с вами.

Женщина кивнула и, извинившись, кинулась на кухню, где что-то зашипело, заплескалось — потянуло подгорелым. В ожидании хозяйки Михаил Михайлович огляделся. В просторной двухкомнатной квартире было светло и безукоризненно чисто. Уютная мебель, явно дорогая, на стенах грузинская чеканка, в шкафах книги — ни много ни мало, как раз столько, чтобы внушить впечатление, что хозяева — читающие люди. Модная безликая квартира, практически ничего не сообщающая о хозяевах. Нигде никаких портретов — ни дедов, ни отцов, ни внуков. Вошла хозяйка, внесла на изящном подносе кофейник и две белые фарфоровые чашечки, легким, отточенным до совершенства движением разлила дымящийся кофе. Пока она размешивала в своей чашке сахар, Михаил Михайлович незаметно рассматривал женщину. В лице ее не было ни особой красоты, ни знака необыкновенного ума, но оно сияло такой чистотой, таким обаянием женственности, что душа наполнялась умиротворением и тишиной.

— Я слушаю вас, — произнесла она свежим, сочным голосом.

Фиалков подал ей записную книжку Константинова.

Она взяла ее и медленно произнесла:

— Спасибо. Я передам это его сестре.

И замолчала, не выказывая никакого намерения продолжить разговор.

— Вы что… э… недолюбливали друг друга? — поинтересовался Михаил Михайлович, почувствовав себя рядом с ней непростительно многословным.

— Отнюдь.

— Но тогда странно, что…

— Видите ли, мы в некотором роде родственники. Мой брат женат на его сестре. Виделись мы на мой и его дни рождения.

Фиалков отхлебнул кофе, помолчал. Она тоже молчала. Он понял, что тема беседы уже исчерпана, можно уходить. Но уходить не хотелось.

— Да, я понимаю, — заговорил он, — кто теперь держится за родственников? Теперь общаются с кем угодно, только не с родственниками. Вероятно, это даже недурно… Свобода, которую предоставил город, это ведь, знаете, свобода возможностей, свобода выбора не только образа жизни, занятий, но и, самое главное, — привязанностей.

Зоя слушала внимательно, но без каких-либо признаков одобрения или несогласия — абстрактные проблемы ее мало занимали.

— Ладно, — продолжал он, несколько падая духом от такого бесстрастия, — ладно, конец-то у всех один. Но вот придут ли к тебе люди в твой последний час? Плохо, если не придут.

— Если вы ищете виновных — напрасно, — перебила она.

Михаил Михайлович удивился точности ее формулировки. Конечно же, он искал виновного. Ему хотелось найти виновника, желательно, человека дурного, и, излив возмущение, язвительное презрение, поставить точку на всей этой безотрадной истории.

— Пустое занятие, — уточнила она. — Вы, может быть, этого не знаете… Алексей умер при включенном телевизоре. Открыли квартиру — телевизор работал. Если человеку плохо — он должен идти к людям…

— Не знаю, не знаю, — перебил Михаил Михайлович, оживляясь оттого, что беседа начала ладиться.

— Мы не дружили, — медленно и сухо произнесла Зоя, — но, поверьте, я потрясена смертью Алексея.

Фиалков смутился. Он вдруг осознал бестактность своего вторжения в дом, где еще жили ощущением утраты близкого человека. Пробормотав слова извинения и сочувствия, он собрался уходить. Но тут раздался мелодичный звонок, затем скрежет ключа, и в прихожую вошел высокий человек в черной кожаной шляпе. Михаил Михайлович изумленно застыл на месте. Вошедший снял пальто и, аккуратно повесив его в стенной шкаф, обернулся. Некоторое время они стояли друг перед другом: возвратившийся домой хозяин, небрежно одетый в дорогой заношенный костюм, наклоняющий голову, будто стесняющийся своего роста и стремящийся стать пониже, и низкорослый щеголеватый гость, кудрявый и красивый, как ухоженный мальчик.

— Вот так встреча! — вымолвил наконец хозяин. — Верить ли своим глазам?

— Иван? Гаврилов? Вот так дела!!

— Ты ли это, Мишка, чертов сын?

Они обнялись, разомкнули объятия, недоверчиво взглянули друг на друга и еще раз обнялись. Хлопая друг друга по плечам, смеясь, они орали счастливыми голосами:

— Ни за что не поверил бы, что приду домой, а тут!..

— Нет, но ты-то как очутился в Игорске?

— Здрасьте! А ты и не знал?

— Вот это да-а-а!

То вертя Фиалкова, точно собираясь удостовериться в его реальности, то исчезая на кухне, то бегая по комнате от стола к бару, откуда извлекались бутылки, наполненные темными и прозрачными жидкостями, Иван расспрашивал гостя, но, не дослушав, принимался рассказывать о себе. Обмениваясь фразами, для постороннего уха бессвязными и бессодержательными, понятными лишь им двоим, они установили, что Иван в Игорске давно, с Зоей познакомился на курорте, приехал к невесте в гости, посмотрел — город подходящий, климат в Сибири хороший, работа подвернулась приличная, в проектном институте, в отделе изысканий. «Представляешь, братец ты мой? Ну и отправил авиапочтой заявление об увольнении». А Михаила Михайловича в это же время перевели на другой прииск, в новую больницу, где он и проработал последние пять лет, не зная, не ведая ничего об Иване.

— Неужели пять лет не виделись? — сумрачно изумился Гаврилов. — Бог ты мой, как летит время!

— И ты, бродяга, не мог написать?

Гаврилов легкомысленно тряхнул длинными волосами, рассмеялся счастливо:

— Встретиться бы — это здорово. А писем я не люблю.

Фиалков милостивым жестом прощения махнул рукой. Втроем уселись за споро накрытый стол.

— Богато живете! — одобрил гость, весело оглядев стол, сверкающий хрусталем и многоцветьем напитков.

— А то! — не без тщеславия откликнулся хозяин. — Жена у меня мастерица. А ты как, женат?

Фиалков покосился на Зою и вздохнул с притворной жалостью.

— Не женат, значит, — уточнил Гаврилов. — Давно ты здесь?

— Больше полугода.

— Смотри ты, жили рядом, а могли ведь и не увидеться! — удивился Гаврилов. — Что ж, надоела Колыма? А я вот тоскую по ней.

Тут он встрепенулся, с любопытством, внимательно, медленным приметливым взглядом окинул Фиалкова, задержался на кремово-сером пиджаке без лацканов, в вырезе которого фатовато виднелся коричневый шейный платок, покосился на замшевые сапоги с высокими каблуками и, ласково блестя насмешливыми карими глазами, изрек:

— А ты все такой же.