Камен Калчев - Генеральная проверка

Димитров встал из-за стола, продолжая внимательно и с некоторым недоумением читать записку, которую ему прислал Стоянов, а затем сказал:

— Истина, друг мой, важнее грамматики. Это верно. Но раз тебя прислал ко мне бай Стоянов, значит, дело серьезное! Он так и пишет: «Внимательно прочти заметку, которую тебе принесут…»

Молодой человек встал из-за стола и, краснея от смущения, поблагодарил хозяйку за вкусный обед. Но когда они вошли в маленькую комнату, служившую Димитрову кабинетом, гость сразу преобразился:

— Простите, товарищ Димитров, но я вовсе не корреспондент. Я курьер военной организации. Пришлось немного повалять дурака во дворе, потому что я не всех здесь знаю, так что простите.

Димитров озадаченно посмотрел на него.

— Конспирация, как вы сами понимаете, есть конспирация, — продолжал гость. — Я очень извиняюсь…

— Ничего, ничего, — успокоил его Димитров. — Вы, правда, немного перехватили с этим, ну да ладно.

— Так точно, товарищ Димитров. Мне поручено передать вам совершенно секретную информацию, причем передать ее устно.

— Что именно?

— Готовится государственный переворот в целях свержения правительства Стамболийского! Нам удалось узнать, что нити заговора тянутся к руководителям Военной лиги… Отмечается также брожение среди военных.

— Каковы факты?

— Я их только что изложил. Разве этого недостаточно?

— Какие же это факты, друг мой?! Это слухи! Такие слухи ходят по стране уже с тысяча девятьсот двадцать второго года!

— Так утверждают наши товарищи!

— Теоретически это так. Мы знаем, что реакция готовится взять реванш. Прошлогодние тырновские события подтвердили это. Это нам известно.

— Но товарищ Стоянов…

— Скажите товарищу Стоянову, чтобы он больше внимания уделял защите интересов шахтеров и их семей и меньше думал о том, что его не касается.

— Я был обязан сообщить вам то, что мне поручили. Разрешите идти?

Димитров сидел, подперев голову рукой, и, казалось, не слышал своего собеседника.

— Разрешите идти? — повторил гость.

— Подождите. — Димитров поднял голову. — Не спешите. Куда это вы так торопитесь?

— Никуда. Но вы сердитесь!

— Сердитесь! — повторил почти про себя Димитров. — Сердитесь… А раз сердимся, значит, в чем-то неправы. Кажется, так говорят?

— Верно! Я закончил классическую гимназию и неплохо знаю мифологию.

— Да, действительно так. Сейчас поезжайте в Перник и передайте товарищу Стоянову, чтобы он не беспокоился. Сегодня у меня была продолжительная беседа с премьер-министром Болгарии Александром Стамболийским. Он заявил, что никогда еще власть не была такой прочной, как сейчас. Особенно после выборов двадцать второго апреля! Он назвал эти выборы триумфом. Так и сказал — «триумф»! А на нас после этого он смотрит свысока. И если генералы и полковники устраивают в окрестностях Софии и Перника маневры, а врангелевские головорезы их инструктируют, то нашей вины в этом нет… Совершенно…

— Мы обязаны знать истину, товарищ Димитров!

— Центральному совету обстановка хорошо известна. Товарищ Луканов обо всем информирован. Но сейчас у нас другие заботы, перед нами стоят другие задачи. Благодарю вас за информацию. Я передам товарищу Луканову все, что вы сообщили, слово в слово. Не скрою, у меня тоже тревожно на душе. Может быть, это и делает меня раздражительным. Прошу извинить меня за это.

Димитров проводил гостя до двери, затем вернулся к письменному столу, где стоял телефонный аппарат. Сняв трубку, он долго колебался: звонить или не звонить в Партийный дом. В конце концов решил не звонить. Он сидел за столом, закрыв глаза, и не заметил, как в комнату вошла Люба и встала у него за спиной.

— Что случилось?

— Ничего особенного, Люба, — ответил он.

— Какие-то неприятности?

— Ничего особенного, — повторил он.

— А все-таки… нельзя ли узнать?

— Нет, Люба.

— Прости, — сказала она и бесшумно направилась к двери.

— Подожди, — остановил он ее.

— Да?

— Приготовься к вечеру. Наши спартаковцы устраивают вечеринку. Будет очень интересная программа. Давай сходим.

— Хорошо.

— Будут и литературно-музыкальные номера. Слышал, что прочитают и твое стихотворение…

Она молча открыла дверь и тихо вышла из комнаты.

На вечеринку спартаковцев в клуб Димитров и Люба пришли с небольшим опозданием, когда гимнасты уже заканчивали выступление. Зал был затемнен. На освещенной сцене разыгрывалась пантомима: изображали кузницу, молот и металл, из которого ковали плуг. Под звуки песни «Бандьера росса» кузнецы взмахивали молотами и били ими по наковальне, а из-за кулис выбегали одна за другой девушки с красными лентами и знаменами. Затем девушки и юноши продолжали вместе делать упражнения под музыку. Прожектора освещали то одну, то другую половину сцены; публика аплодировала и кричала: «Да здравствует революция!» Партийные руководители, сидевшие в первых рядах, тоже аплодировали. А Луканов, наиболее сентиментальный, плакал и, смущенно улыбаясь, вытирал слезы.

Чтобы не беспокоить публику, Димитров и Люба сели с краю на первые же указанные им свободные места. В полутьме они не видели своих соседей, но слышали их одобрительные восклицания. Когда зажегся свет, Димитров увидел, что рядом с ними сидит парень, который приходил сегодня к нему на Ополченскую в гости. Димитрову было приятно увидеть знакомого, с которым у него состоялся важный, доверительный разговор, но вместе с тем он почувствовал некоторое раздражение, потому что этот человек своим видом напомнил ему о плохой вести, которую принес.

— Остался, чтобы побывать на вечеринке, товарищ Димитров, — сказал парень, словно извиняясь. — У нас в Пернике такие вечера редко устраивают.

— И правильно сделали, — сказала Люба. — Используйте софийский опыт в Пернике.

— Да. В сущности, такие вечера надо устраивать по всей стране для поддержания боевого духа народа.

— И для развития его эстетического вкуса, — добавила Люба.

— Разумеется. Пролетариат должен…

Он не успел сказать о том, что должен сделать пролетариат, так как в это мгновение свет в зале снова погас и на освещенную сцену вышел молодой мужчина с длинными, до плеч, волосами и громадным красным бантом, закрывавшим почти всю его грудь. Он отвесил зрителям низкий, до самого пола, поклон и, обведя взглядом притихший зал, начал торжественным голосом медленно декламировать, растягивая слова:

Димитров наклонился к Любе и прошептал ей на ухо:

— Мне кажется, что по-сербски это звучит лучше. Правда?

Люба не ответила.