Камен Калчев - Генеральная проверка

— Против кого вы выступаете? — повысив голос, прервал его Димитров. — Против кого выступаете? Или уже забыли тюрьму и солдатское восстание восемнадцатого года?

— Я ничего не забыл, мой друг! Но в конце концов, у политики своя логика, свои железные законы, которыми мы не можем и не должны пренебрегать. Вы просто-напросто не понимаете или не хотите понять некоторых вещей, которых требует жизнь. Я уже не раз повторял и готов повторить вновь и вновь, причем совершенно серьезно: если я и уступлю кому-нибудь власть, то уступлю ее вам, коммунистам! Вы мои наследники, вы, слышите! Но ваше время еще не пришло! Вам еще рано!

— Не спешите ли вы с выводами, господин Стамболийский?

— Нет, я реалист. Жизнь научила меня принимать вещи такими, какие они есть. А вот вы, простите, все еще витаете в облаках и слепо следуете разным доктринам. В свое время, когда учился в Германии, я тоже читал кое-что Маркса…

Димитров улыбнулся, но Стамболийский не заметил его улыбки. Ему вдруг захотелось, непонятно почему, похвастаться перед Димитровым своей учебой в Германии, знакомством с трудами Маркса, Гегеля, упомянуть имя Энгельса. Но для этого не было времени, к тому же разговор получился неожиданным и импровизированным, поэтому хвалиться своей эрудицией и начитанностью не стоило.

Димитров твердо стоял на своем:

— У вас теория расходится с практикой. В девятнадцатом году вы подавили забастовку железнодорожников — помните? И хотели, чтобы я поплатился своей головой…

— Помню, но и вы…

— Прошу извинения, — перебил его Димитров. — А сейчас вы предлагаете нам строить социалистическую республику на Бургасских болотах. Как это понимать?

— Забудем прошлое, Димитров, и не будем обращать внимания на каламбуры! Что было, то было! Сейчас вы должны мне помогать. Вы должны идти с нами, в общей упряжке государственной колесницы. А вы вместо этого все время тянете в сторону… Мы с вами служим одному народу, одним молоком вскормлены. Повторяю еще раз: вы мои наследники. После меня некому брать власть, вы ее возьмете! Но не следует спешить, вы ведь знаете пословицу: «Поспешишь — людей насмешишь!» Спешить нельзя! Рано еще вам управлять! Так и знайте!

— Союз между рабочими и крестьянами невозможно создать с помощью дубинок и нагаек, господин Стамболийский! И вся беда в том, что вы не хотите этого понять!

— Преувеличиваете, Димитров! Хватит попрекать меня этими дубинками! И вы, как эти, из правого блока, завели волынку. Довольно уж…

— Я понимаю, вам это неприятно. Но когда мы предложили вооружить наши рабочие отряды, вы нам отказали: всегда, мол, успеется. Райко Даскалов заявил: за двадцать четыре часа вооружу и вас, и весь народ…

— Это верно. И вполне возможно.

— Боюсь только, не было бы поздно, господин Стамболийский! Очень боюсь!

— Как вы злопамятны, Димитров!

— Это принципиальный вопрос, господин премьер! Вы отводите слишком много места сентиментальной стороне, мы же рассматриваем политическую действительность с принципиальной позиции! В политике нет места сентиментальничанью, господин Стамболийский! Вы ведь и сами считаете себя большим реалистом!

— Наше единство, дорогой Георгий, — это не сентиментальничанье! Я крестьянин из села Славовица Пазарджикской околии, а ты — типографский рабочий с Ючбунара! В конце концов, нам с тобой нечего делить, если, конечно, мы не безнадежные доктринеры!

— Не надо о доктринерстве, господин Стамболийский!

— Что, не нравится? Но ведь ваши доктринерские позиции лишь облегчают действия нашего общего врага, Димитров! Это как раз то, что нас разделяет! Неужели вы этого не понимаете?

— Чего же вы хотите от нас? Чтобы мы отреклись от наших социалистических принципов? Во имя чего? Во имя защиты вашей частной собственности? Или ваших паллиативных аграрных реформ, которые на руку только крупным землевладельцам?

— Вы не правы! Мы хотим ограничить собственность на землю тридцатью гектарами!

— Добруджанским и фракийским кулакам от этого ни жарко ни холодно! Это паллиативы, господин Стамболийский, ничего вы ими не добьетесь. Что они могут дать бедным крестьянам? Вы даже всю тяжесть репараций хотите переложить на плечи рабочих и крестьян… А почему бы вам не порастрясти мошну Буровых и Губидельниковых? Зачем вы позволяете им переводить капиталы в швейцарские банки? Разве для них законы недействительны? Разве нет на них управы?

Димитров замедлил шаги, и Стамболийский снова взял его под руку:

— Всему свое время, Димитров, не спешите! Я уже подготовил подробный план социальных реформ. Дайте нам время и возможность провести их в жизнь — больше нам от вас ничего не надо! И вы убедитесь, что и сами выиграете от этого.

— А почему вы не признаете Советскую Россию? — неожиданно спросил Димитров, устремив на своего собеседника пристальный взгляд. — Почему вы столь терпимо относитесь к белогвардейским бандам генерала Врангеля?

— Я уже потребовал, чтобы они немедленно покинули нашу страну.

— А почему вы мешаете Союзу возвращения на родину проводить работу среди эмигрантов из России? Есть даже случаи физической расправы над руководителями этой организации.

— Я ведь сказал, что дал по этому вопросу категорические указания!

— Вы уволили тысячи болгарских шахтеров, обрекли их на голод и нищету, для того чтобы обеспечить работой это белогвардейское отребье. Это и есть наши социальные реформы?

— Вы забываетесь, Димитров! — Стамболийский вновь выпустил его руку. — Забываетесь!

— Я не забываюсь! Я говорю правду! А правда, как известно, глаза колет! Вы ведь слышали мою речь по вопросу о репарациях? Значит, знаете мою точку зрения.

— Да, я слушал вашу речь, и она мне во многом понравилась. Но вы говорили резко, слишком резко! А кроме того, были несправедливы к нам… Разве вы не понимаете, что на переговорах в Париже у нас не было другого выбора?! Болгарию хотели просто проглотить со всеми потрохами… А вы наскакиваете на нас.

— Но мы не можем обходить молчанием недостатки в политике правительства. Это наше право и обязанность… А когда лес рубят — щепки летят, господин Стамболийский. Вы любите повторять эту пословицу. Мы часто ее слышали в Народном собрании.

Стамболийский улыбнулся — он любил, когда его цитировали и повторяли поговорки и пословицы, которыми он обильно сдабривал свои парламентские речи. Он сразу же стал серьезным и задумался. В устах коммуниста эта пословица прозвучала как предупреждение. В конце концов, в Советской России, за которую так рьяно, и притом совсем некстати, заступался Димитров, уже установлена диктатура пролетариата. Что она представляет собой, эта диктатура, было еще не ясно. Но там был Ленин, с которым нельзя не считаться… Настроение у Стамболийского испортилось. Он обернулся и дал знак шоферу подъехать. Черный открытый «форд» с рычанием подкатил к тротуару. Шофер дал гудок, чтобы прохожие посторонились. Засуетились телохранители, расчищая премьеру дорогу. Стамболийский протянул Димитрову руку, пристально посмотрел ему в глаза и сказал: