Камен Калчев - Генеральная проверка

А в это время над осажденным городом медленно всходило солнце. На улицах не смолкал топот солдатских сапог и конских копыт. Проснувшиеся горожане испуганно выглядывали из-за задернутых оконных занавесок. «Что случилось? — спрашивали они. — Что происходит?» Более смелые пытались сходить за хлебом в пекарню, но патрули без объяснений, не допуская возражений, возвращали всех домой. Кругом было тихо и безлюдно. На дощатых заборах и стенах был расклеен манифест, напечатанный крупным старомодным шрифтом. В нем говорилось о наступивших изменениях. Но читать его было некому. Люди не знали, что его величество исчез, что подписать указы некому. Не были известны и имена новых министров. Никто не подозревал, что прежние министры томятся в подземельях казарм и полицейских участков.

В эти трудные часы 9 июня 1923 года по Ополченской улице шел невысокий, плотного телосложения офицер, при сабле, в темных очках и слегка сдвинутой набекрень фуражке. Он шел четким шагом, явно довольный царящим вокруг порядком. Патрули — в касках и с примкнутыми штыками, орудия и пулеметы — в готовности, манифест — расклеен. Неграмотные фразы, угрозы, ругань… И обещания социальной справедливости, порядка, дисциплины и прав граждан… И призывы к соблюдению спокойствия и к единству во имя царя и отечества… И конечно же: «Да здравствует Болгария! Да здравствует его величество!» И снова — порядок, законность, честь, доблесть, справедливость… «Ловко они провернули это дело! — бормотал майор. — Ничего не скажешь — ловко!» Он шел, твердо чеканя шаг, отдавал честь и поглядывал на номера домов, мимо которых проходил: 62… 64… 66…

Вот он, номер 66! Офицер толкнул деревянную калитку и ступил на выложенную каменными плитками дорожку во дворе. Ему уже были знакомы росшая в глубине двора шелковица и самшит вдоль ограды. Вот и каменное крыльцо дома. За его дверями прихожая и небольшой коридор, потом библиотека и кабинет, слева спальня. Офицер не сомневался, что хозяева уже проснулись, но все же взглянул на часы и еще раз осмотрелся. Да, он не ошибся. Все было так, как в прошлый раз… Нет, он не ошибся адресом! И самое главное, из распахнутого окна доносился знакомый голос: «Алло, алло, это Партийный дом? Соедините меня с Партийным домом!» Майор улыбнулся. Повернул ручку парадной двери, но дверь оказалась запертой. Тогда он позвонил. Подождал несколько секунд, придерживая саблю, и снова нажал кнопку звонка. За дверью послышались шаги, дверь тихонько скрипнула. На пороге показался Георгий Димитров. За ним стояла его жена. Оба они с удивлением смотрели на майора в темных очках. Тот молча стоял перед ними, опираясь на саблю. В глазах хозяев читалось недоумение. Наконец майор сказал:

— Позвольте представиться: корреспондент из Перника, товарищ Димитров.

— Панов, вы! — в один голос воскликнули Димитров и Люба.

— Он самый, товарищ Димитров!

Хозяева посторонились, пропуская его в дом. Затем начали расспрашивать, каким образом он оказался здесь.

— С неба свалился, товарищ Димитров, — ответил он шутливо, снимая фуражку и протискиваясь в прихожую.

Вошли в кабинет, сели и некоторое время молча смотрели друг на друга.

— Вот, не работает, — сказал Димитров, взглядом указывая на телефон.

— И еще долго не будет работать.

— А что случилось?

— Неужели вы не знаете? Военный переворот!

Димитров и Люба переглянулись. Это известие не особенно их удивило, но все же застало не совсем подготовленными. Переворот! Военный переворот! Так вот почему всю ночь ревели грузовики! Вот почему город наводнен войсками! Переворот! То, чего они ожидали в 1922 году, произошло год спустя.

— Рассказывайте, Панов! — предложили хозяева.

— Не о чем рассказывать, товарищ Димитров. Сейчас ваша очередь рассказывать…

Наступило молчание.

— Что будем делать? — снова спросил Панов. — Какую займем позицию? Будем драться или сдаваться?..

— Наша позиция, Панов, ясно изложена в апрельской резолюции.

— И товарищ Луканов говорит то же самое.

— Что именно он говорит?

— Тиран свергнут, говорит он. Вот что он говорит. Совсем как в манифесте… Вам не кажется странным это совпадение?

— Панов!

— Жаль, что вы еще не прочитали их манифеста. «Тиран свергнут». Слово в слово!

— Многое зависит от того, кто и в каком смысле это говорит.

— И как говорит, товарищ Димитров!

— Можно и так. Но мы слишком много выстрадали, чтобы оставаться равнодушными…

— Да, товарищ Димитров, нам нельзя быть равнодушными. Сейчас не время для равнодушия.

— Как и для пристрастия.

— Может быть…

— Вы были у Кабакчиева?

— Нет. Вы второй после Луканова, к кому я пришел. Появляться на улицах сейчас очень опасно.

Майор встал и начал ходить по тесной комнате.

— Тиран свергнут… Тиран свергнут… — бормотал он. — А эти расхаживают по улицам с примкнутыми штыками. Борьба между двумя группировками буржуазии!

— Да, это так, Панов!

— А мне приходится устраивать маскарад, изображать бравого офицера.

— Коммунистов арестовывают?

— Пока еще нет, но этого не миновать. Раз повадился волк в стадо к соседу, доберется и до нашего.

— А что ты на это скажешь, Люба? — обратился Димитров к жене. — Почему молчишь? Что ты скажешь?

— О чем?

— О двух группировках буржуазии.

— Не знаю, — пожала Люба плечами. — Ничего не могу сказать!

— Бургасские болота… дубинки. Для чего все это было нужно? Для чего?

— Вот и я задаю себе тот же самый вопрос, товарищ Димитров. Для чего все это было нужно Стамболийскому?

При упоминании фамилии Стамболийского все замолчали. Потом Димитров осторожно спросил:

— А Стамболийский жив?

— Не знаю.

— А какова обстановка на периферии?

— Неизвестно!

— Неужели нет никаких сведений?

— Абсолютно никаких!

— Может быть, Халачев…

— Возможно…

Димитров долго молчал, стоя у окна. Затем спросил:

— А новые министры, кто они?

— Пока что известен только новый премьер.

— Кто же он?

— Александр Цанков…

Они еще долго разговаривали за чаем. Припоминали события последних месяцев, споры и резолюции, парламентские дебаты. А в это время за стенами дома по Ополченской улице и бульвару Царя Освободителя, по бульвару Христо Ботева и улице Марии-Луизы, по сотням других улиц и улочек громыхали кованые солдатские сапоги.

Спустя годы в «Истории Болгарской коммунистической партии» будет написано:

«…силы реакции действовали объединенно — от Конституционного блока и Военной лиги до царя Бориса; они завоевали также поддержку известных мелкобуржуазных кругов (социал-демократов, радикалов);

в то же время силы народа в лице его самых крупных и авторитетных организаций — БКП и БЗНС политически были разобщены; они находились в состоянии конфликта, вели между собой острую и ничем не оправданную борьбу.