Ференц Каринти - Будапештская весна

— Да вы, я вижу, разделяете взгляды Круди и Костолани! — Мерени махнул рукой. — Речь идет об эстетическо-философских категориях!..

На польской границе повторилась сцена проверки паспортов.

— Профессор Мерени?

— Доктор Мерени!

Я направился к себе в купе. Вскоре мне в дверь постучал профессор.

— Вы говорили, будто у вас есть абрикосовая палинка. Моя супруга не может уснуть. Не угостите ли вы ее?

Я подал ему бутылку, сказав, что они могут пить из нее, сколько им заблагорассудится.

Утром я проснулся от стука в дверь и разговора по-немецки:

— Фрау Аделе Мерени?

— Да, пожалуйста.

— Господин Мерени?

— Доктор Мерени.

— Пардон, доктор.

От границы до Берлина не так далеко, и мы начали укладывать вещи. Меренине упаковывала свою бездонную дорожную сумку. И тут я вспомнил о бутылке с палинкой и спросил о ней, чтобы положить ее в чемодан.

— Ой! — воскликнул старый профессор. — Знаете, произошло непредвиденное: бутылка лопнула, и палинка вытекла.

— Вся? — удивился я.

— Да, вся. Очень жаль, но что поделаешь?

Я повел носом, но в крохотном купе не пахло палинкой, да и пятен на ковре не было, хотя пролилась литровая бутылка. А вот от самой фрау Аделе довольно сильно несло палинкой.

«Боже мой, неужели она выпила целую бутылку?» — мелькнула у меня мысль.

В Берлине на Восточном вокзале нас встречали немцы. Фрау Мерени преподнесли большой букет цветов. Сразу же нашлись старые знакомые. Женщины визгливо приветствовали друг друга. Я скромно стоял позади супругов.

Нас повезли на машинах через весь город. Я до этого ни разу не был в Берлине и с удивлением и любопытством смотрел на горы обломков, на большие пустыри и на неотремонтированные дома, которых тогда в Берлине было много, так как война кончилась всего четыре года назад. Нас привезли в отель «Адлон», фасад которого тоже был разрушен, но задняя часть здания уцелела, и в ней жили гости.

После обеда к нам в отель пришли журналисты, чтобы взять интервью. Вместе с ними был и художник. Он хотел нарисовать дружеские шаржи на приехавших гостей. Тем временем прибывали другие делегации: болгары, французы, корейцы, представители южноамериканских стран. Последними приехали поляки во главе с известным скульптором Яном Кенджирским. Это был красивый мужчина лет пятидесяти. Он бегло говорил по-немецки, по-английски и по-французски. С супругами Мерени он поздоровался как с хорошими знакомыми, так как до этого встречался с ними на многих конгрессах.

Потом я решил побродить по городу. Неподалеку от отеля находились Бранденбургские ворота. Война оставила на них красноречивые следы. Тогда еще в Берлине не было разграничительной стены, и в западный сектор можно было пройти запросто. Я осмотрел почерневший от копоти рейхстаг, прошелся по набережной Шпрее, а уж потом вернулся в восточную зону.

За истекшие годы мне пришлось многое пережить. Было время, когда я не считал немцев за людей.

Потом я зашел в один плавательный бассейн и, взяв плавки напрокат, нырнул в воду. Кругом были немцы, и я невольно подумал: «Чем все эти люди занимались, ну, скажем, лет пять-шесть назад?..» После купанья я выпил пива и побрел в отель, где, свалившись в постель, забылся тяжелым сном.

На следующее утро я первым из состава нашей делегации спустился в ресторан и за завтраком бегло просмотрел газеты. Вчерашние интервью, взятые у нас, были уже напечатаны. Самое большое из них посвящалось поляку Кенджирскому, который происходил из благородной семьи, но встал на сторону народа. Затем шли интервью остальных.

Со мной разговор был коротким: поместили маленькую фотографию, а под ней — несколько слов о моей биографии. Более тепло отозвались о фрау Аделе, не забыв отметить, что она — австрийка по национальности и с успехом гастролировала на немецкой сцене. Однако меня по-настоящему удивил дружеский шарж на профессора: нос, губы и уши у Мерени были нарисованы такими же, как у Штюрмера, известного нацистского антисемита, а под рисунком стояла подпись: «Д-р Мерени — типичный представитель венгерской интеллигенции…»

Как раз в этот момент в ресторан вошли супруги Мерени. Я спросил профессора, видел ли он сегодняшнюю газету. Он утвердительно кивнул.

— Как вам понравился дружеский шарж?

— Очень удачно схвачено, не так ли?

— И вы довольны?

— А что такое?

— Вы сами лучше знаете…

Конгресс проходил на редкость скучно. Нас с Мерени избрали в президиум. Я не переношу чересчур длинных речей и долгого сидения на одном месте. Воспользовавшись первым же перерывом, я исчез из зала заседаний и пошел бродить по городу, не разбирая ни зон, ни секторов. Так я добрался до известной Александерплац, затем до зоопарка, который тогда был в плачевном состоянии. Брел по улицам, разглядывал витрины магазинов и афиши кинотеатров. Поел сосисок и бананов, выпил пива, благо деньги у меня были.

На следующий день я поехал в Потсдам и вернулся только к обеду.

— Скажите, где вы шатаетесь? — набросился на меня профессор. — Неужели вы не понимаете, с каким трудом удалось многим делегациям приехать сюда? Многие из них сделали это с риском для жизни! А тут человек, которого избрали в президиум, сбегает с заседания!.. Где и с кем вы бродили? Здесь все энергично работают, а вы бродите по Западному Берлину, разглядывая дома!..

— А где фрау Аделе? Разве она не обедает вместе с нами? — попытался я съязвить. — Ее и на открытии конгресса не было.

— Прошу не учить мою супругу! — оборвал меня Мерени. — Она к тому же не является, так сказать, официальным делегатом, а лишь сопровождает меня. У нее важные дела. Ей необходимо встретиться со старыми товарищами, а сегодня она уехала в Веймар в домик Гёте. Однако ее чаще можно увидеть на заседаниях, чем вас!

Волей-неволей мне пришлось сидеть рядом с ним в президиуме и слушать многочисленные речи, которые были довольно похожи друг на друга. От нечего делать я сделал вид, будто записываю себе в блокнот слова выступавшего оратора, на самом же деле я что-то черкал и рисовал, как это обычно делают нерадивые студенты.

И тут я заметил молодую оживленную женщину с великолепной фигурой. Она, видимо, выполняла на конгрессе обязанности не то секретаря, не то переводчицы. Женщина то выходила из зала, то разговаривала с делегатами на нескольких языках. Я моментально нарисовал в своем блокноте сердце, пронзенное стрелой, с которой капала кровь, а чуть ниже расписался. Сложив листок в несколько раз, я передал его этой женщине.

Я видел, как она развернула мое послание и, никак не отреагировав, положила его в карман, а затем куда-то вышла.

Спустя полчаса она подошла ко мне:

— Скажите, что означает ваша записка?