Алла Калинина - По образу и подобию

— Юра, а кто был твой отец?

— Не знаю. Я никогда его не видел.

— И не интересовался, кто он был?

— Мне это все равно. Если я ему был не нужен, то зачем он мне? Да и вообще все это старая история, не будем об этом.

Инга пожимает плечами.

С каждым днем я засиживаюсь все позже и позже, но никто этого как будто бы не замечает. Ингины родители приветливы со мной, я часто обедаю и ужинаю с ними. Николай Васильевич говорит со мной о литературе. Он историк, кандидат наук, у него прекрасная библиотека. Иногда я беру у него книги, которые он почти никому не дает. Софья Александровна тоже где-то работает, я не очень вникаю — где. Мне не нравится другое. Инга очень похожа на свою мать, и мне не хочется, чтобы она через несколько лет стала такая же — грузная, с толстыми ногами и свистящим дыханием. Это почти всерьез волнует меня, какая будет моя жена через пару десятков лет. Зато Софья Александровна прекрасно готовит. Я сам замечаю, что ем у них слишком много, с неумеренным аппетитом. Софья Александровна с улыбкой смотрит на меня.

— Вы очень вкусно готовите, — говорю я радостно, с набитым ртом. Она удивляется:

— Но ведь это обыкновенное тушеное мясо.

Вдруг до меня доходит, что мне всадили шпильку. Я делаю над собой огромное усилие, чтобы спокойно дожевать то, что у меня во рту. Инга все замечает, но ничего не говорит, глаза ее вспыхивают, она с интересом наблюдает за нами. Я не могу понять, случайность это или Софья Александровна действительно что-то имеет против меня. На всякий случай в дальнейшем я хитро избегаю застолий, а если все-таки попадаю на них, веду себя сдержанно. Вообще-то это мне нетрудно, я по природе не чревоугодник. Да и Марго воспитала меня в равнодушии к пище земной. Мы живем очень скудно, и я давно к этому привык. Да и не за этим я хожу сюда. Наши отношения с Ингой делаются все откровеннее. Поцелуи становятся уже не поцелуями, целыми длинными вечерами мы молча безумствуем на диване. Но до того, чтобы лечь в постель и предаться нашей любви, дело не доходит. Одной стороной своего существа я хорошо понимаю Ингу, через эту черту ей трудно переступить, раз уж она воспитана в строгости и чистоте. Но сомнения мучают меня: да что же это за черта, в чем ее сущность, если все равно уже мы любим друг друга, не только душой, но и фактически, черт возьми! Так чистота ли это или трезвый расчет? А может быть, они по каким-то необъяснимым, непонятным мне соображениям тоже выбрали меня и вот всей семьей, как телка, загоняют в стойло? Но зачем тогда эта проклятая черта, уложили бы нас в постель, и дело с концом! И тут до меня начинает доходить: они тоже не уверены во мне, и черта — это просто запасной выход на случай, если я вдруг передумаю. И тогда окажется, что ничего и не было, совсем ничего, со мной просто пошутили. Что же это за любовь такая, с оглядкой? Получается, что это вообще никакая не любовь, а так, ловушка, ловушка с приманкой, потому что все самое главное будет уже потом, после нашей свадьбы. И эта мысль, прежде обжигавшая, оглушавшая меня радостью, теперь становится двусмысленной, неясной. Чем дольше я верчу ее и так и этак перед своим мысленным взором, тем сомнительнее все делается. А что я могу предложить взамен их богатств? Какова будет моя роль в этой семье? Почему они выбрали меня, и кто меня выбрал? Родители ли уступают капризу любимой дочери или она легко соглашается с их выбором? Я не понимаю, любит ли она меня или это чувство ей вообще незнакомо и его заменяет холодный расчет, как проще и удобнее найти подходящего для будущей жизни послушного мальчика? Я сомневаюсь во всем. А вдруг все это и правда так? Согласен ли я на такую роль? А если не согласен, можно ли еще отступить, не поздно ли?

Я ухожу от Инги поздней ночью, растерзанный, измученный, почти больной. Внезапно меня охватывает ужас. Все слишком сложно. Я не хочу этого, я устал. Я хочу быть свободным, независимым, я хочу все решать сам. Не пойду я в эту семью, где из меня сделают раба, где кто-то будет содержать меня для Ингиного удовольствия и всю мою жизнь планировать по-своему. Почему все получилось так? В чем я ошибся? Ведь все было так хорошо, я полюбил Ингу, я ни о чем плохом не думал. Зачем они вмешиваются, зачем все портят?! А может быть… может быть, дело совсем не в них? Ведь Инга знает их лучше, она может сама остановить их. Не останавливает. Значит… А что я, в сущности, знаю о ней? Люблю ли я ее? Только тут я начинаю понимать — то, что влекло меня к Инге, не было любовью в широком смысле слова. А может быть, все не так, может быть, любовь была, начиналась. Но неясность, неискренность, свойственная этому дому, все уничтожила, сожрала, и кто-то с затаенным злорадством посмеивается теперь над нашими смятенными чувствами: да полно, кому она нужна, эта ваша любовь, разве в ней дело? Вот женитесь, тогда и разберетесь что к чему. Все в этой схеме отвратительно, все бесит меня, я не желаю быть игрушкой в чьих-то руках. Если бы наши отношения с Ингой пришли к своему естественному завершению, все уже давно было бы ясно, но так… Какой во всем этом смысл? Она просто морочит мне голову, издевается надо мной! Я не хочу жениться на ней, теперь уже ничего не вернешь, с этим надо кончать! Я принимаю решение, но не так-то просто его выполнить. Все так расплывчато, неясно. Что я скажу ей, как объясню свое неожиданное решение? Уехать, мне надо уехать. Но как, когда, куда? С трудом я дотягиваю до лета. Я скрываюсь от Инги, у меня не хватает мужества хоть как-нибудь все это ей объяснить.

Инга держится молодцом, она все понимает, но слишком горда, чтобы признать свое поражение. Да и было ли все это на самом деле, уж не приснилось ли мне? У Инги полно поклонников, она прекрасно проводит время. Мы иногда встречаемся в компаниях и очень веселимся, смеемся и разговариваем как ни в чем не бывало. Но выводы свои я делаю раз и навсегда, больше я не позволю женщинам ни командовать собою, ни морочить мне голову. Или — или, мне нужна полная ясность. О женитьбе я конечно же не думаю, теперь-то куда мне торопиться? Так проходят годы.

И вот опять лето. Маленький тихий городок на Волге, высокий песчаный берег, березовые леса. Я в доме отдыха. Кругом царит невообразимое веселье — танцы, волейбол, купания, разудалые лесные кутежи, и все — большой молодежной компанией, где все влюблены друг в друга, все перепутаны, все во все посвящены. Я живу в комнате с парнем по имени Володя. Теперь убей меня, я не вспомню, кто он был такой и откуда взялся, но там мы почему-то выдаем себя за братьев. Мы изо всех сил ухаживаем за двумя девушками, Валей и Таней, вернее, ухаживаем мы оба за Валей, но Валя никуда не ходит без Тани. Все это ужасно смешно, потому что на самом деле не нужна мне ни Валя, ни Таня, я ведь совсем уже взрослый человек. Я только что кончил институт и получил назначение в нашу контору. Это такое счастье, такое везение! Я на седьмом небе и вот приехал сюда отдохнуть от суматохи и треволнений последнего года. Первого августа мне на работу, а пока… Девушки, как всегда, благосклонны ко мне, у меня есть подозрение, что Володя старается зря и Валя и даже Таня явно предпочитают меня. Валя хорошенькая девушка, среднего роста, светленькая, с курносым носиком и серыми лукавыми глазками, улыбчивая, веселенькая, ее немного портит серое пятно под подбородком от неумеренной игры на скрипке. Таня полная противоположность Вале, большая, толстая, серьезная, с прекрасными темными глазами, она веселится вместе с нами, но все делает неумело и странно, она не приучена к легкой жизни. Обе девушки перешли на второй курс разных технических институтов, они тоже познакомились только здесь, одна комната на двоих кого только не сводит. Но вообще-то дом отдыха принадлежит работникам искусств, поэтому здесь множество всякого интересного народа, молоденьких актрисочек, балерунов, музыкантов, попадаются даже маститые деятели всех родов, но на них мы смотрим со стороны, нас они не особенно интересуют. Дни наши заполнены множеством неотложных дел. В одиннадцать соревнования по волейболу, потом мы толпой идем в городок добывать цветы, у кого-то из девушек завтра день рождения. Мы проходим весь город и наконец попадаем на дальнюю тенистую улицу, где почти в каждом дворе цветник. Но купить цветы никак не удается, то на нас бросаются огромные лохматые собаки, то калитка заперта и никто не отзывается на стук, то цветы нам не нравятся, а в одном дворе хиленький подозрительный дедок запросил с нас такую сумму, что у нас рты раскрылись от удивления. Наконец нам удается купить три разлапистых пестрых георгина, а зелень к ним мы рвем уже без спроса тут же, в саду. Идти назад далеко, жарко, золотая пыль висит в воздухе, страшно хочется купаться, еще больше — пить, но мы держимся, смеемся, поддразниваем друг друга. По дороге заходим еще в магазин купить вина, пряников, консервов для завтрашнего пикника, больше купить нечего, да и вино тоже плодово-ягодное, зато дешевое, местные жители ехидно называют его «удар в печень». Когда мы приходим в дом отдыха, георгины наши заметно сникли, до завтра они скорее всего не доживут, но нам некогда, мы торопливо суем их в графин с теплой желтоватой водой и летим в столовую. К обеду мы конечно же опоздали, но подавальщицы давно привыкли к нам, остывший обед еще не убран со столов, мы едим без аппетита, зато жадно пьем безвкусный жиденький компотик, выпрашиваем еще по стакану и вдобавок получаем целый чайник горячего чаю. Мы выходим из столовой с раздувшимися животами, но делать нечего, все равно мы сразу идем купаться, потому что все мы в пыли и жара невыносимая. В воде сразу делается легче. Плавать лень, мы плещемся у самого берега, лежим на сыром песке. Простор, тишина, вода на солнце кажется голубой и непрозрачной, дальний плоский берег почти не виден в сизом мареве. Время летит, проваливается куда-то, а до ужина еще надо выбрать лодки на завтра, отогнать их в сторонку и договориться с лодочником. Мы придирчиво осматриваем уключины, проверяем, нет ли в днищах течи, нарочно притапливаем отобранную эскадру. Между лодками ходят зеленые тени, вода звучно шлепает в борта. Наконец-то жара начинает потихоньку спадать. Скоро танцы, а потом самое лучшее время, провожанья до самой темной ночи, поцелуи, торопливые разговоры, шепот, шорох кустов, свет луны на занавесках, на белых рамах и серых стенах и каждый раз карабканье в окно, потому что все двери уже заперты.