Алла Калинина - По образу и подобию

Я ел и рассматривал ее, и постепенно в ее заплывшем лице проступали располагающие хорошие черты, выпуклые сине-серые глаза в отекших веках смотрели тяжело, но ясно, они думали, и от этого все менялось, говорить с ней было легко. Несколько раз появлялся веселый дядя Миша, притопывал ногами, щелкал пальцами, говорил: «Ха-ха-ха, ха-ха-ха, увидали петуха», удивлялся: «Вы еще здесь? А я думал, вы давно уже ушли…» То и дело раздавались телефонные звонки, и радостный мужской голос начинал кричать что-то в трубку. Мила вставала, говорила: «Сейчас, подожди», выходила из комнаты, голос на минуту делался тише, и она возвращалась с довольной улыбкой. Мы просидели целый день до вечера, а потом еще немножко, и я выкатился от нее только во втором часу ночи. Когда я уходил, Мила громоздилась в приоткрытой двери квартиры, провожая меня, в своем уродливом халате, все такая же, но уже другая для меня.

— Может быть, все-таки переночуешь, — громким шепотом уговаривала она меня, пока я спускался по лестнице. — Но ты обязательно заходи, слышишь? Юра! Ты заходи.

А я, как воришка с богатой добычей, дождаться не мог, когда наконец останусь один и разложу и рассмотрю все, что успел сегодня натаскать. А успел я много, жизнь Миши и его семьи была передо мной как на ладони, может быть, не очень подробная, но образно достаточно ясная.

Мила была дочерью дяди Миши и Раечки, ожидаемое рождение которой когда-то подтолкнуло всю семью к разъезду из кооперативной квартиры в Кропоткинском переулке. Между той и сегодняшней точкой во времени пролетело сорок семь лет. Какие они были? Что случилось за эти годы? Очень много и ничего. Дети выросли и стали стариться, Раечка умерла два года назад, вот и все. Но ведь была еще война, жизнь, ссоры, мучения, радости… И во всем, что происходило, неизменно участвовало и играло свою роль нечто неопределимое, расплывчатое, неуловимое, то, что связывало нас без нашего желания и участия. Я не знаю, как это следовало называть — кровь, гены, характер, — наше родство. Вот что наполняло для меня значением все эти непритязательные житейские истории.

Брак Миши с Раечкой был несчастливый. Эдик еще не успел родиться, а Мише уже стало скучно с молодой женой. Но к скуке примешивалось еще и другое, изящная фигурка Раечки, розовая кожа, голубые глаза, стройные ножки — все это, несмотря на скуку, вызывало у Миши безотчетную тревогу, все это надо было надежно оберечь от посторонних посягательств. И поэтому было решено Раечкин университетский диплом убрать подальше и устроить ее надомницей, этим приемом умный Миша убивал сразу двух зайцев — прятал Раечку от посторонних глаз под присмотр мамы и создавал наилучшие условия для развития Эдика. Раечка перечить мужу не посмела, она покорно пришивала пуговицы к рубашкам, но с этого момента в ее душе была заложена прочная основа для вечной обиды и неудовлетворенности. И именно эти чувства раз и навсегда сформировали характер их семейных отношений. Раечка была человеком не чувств, но долга, муж был безусловным хозяином положения, главой, ученым, кормильцем, она должна была неукоснительно исполнять все, что он хочет, но на душу ее посягать он не имел права. Свекровь и золовок своих она не любила, зато в душе ее горела страсть к своей, родной семье, где была она младшей и любимицей, где все ее жалели и баловали и где она могла даже покапризничать и никто не упрекнул бы ее, а, наоборот, порадовался бы возможности доставить ей удовольствие. Переезд в Москву был для нее очень печальным событием, ведь дома оставались все, кто были ей дороги, — родители, сестра, братья. Но была она тогда еще так молода, в ней поднимали голову новые честолюбивые мечты и надежды, ей нравилось, что теперь они будут жить в столице, где Миша сможет показать себя и занять соответствующее ему положение и где когда-нибудь будет блистать ее Эдик, не какой-нибудь провинциальный искатель, а настоящий москвич. На первых порах жизнь в Москве ничем не порадовала ее, семья росла, достаток падал, на столичные удовольствия не хватало ни времени, ни средств. В первый же год на родине умерла от рака желудка ее мать, умирала она долго и мучительно. Раечка рвалась повидать ее, побыть возле ее постели, но свекровь не отпустила ее даже на похороны.

— А кто останется с твоим ребенком? — сухо спросила она. — Теперь уже ничего не поделаешь, а Миша будет недоволен.

Смотреть за Эдиком вызвалась Сима, но было уже поздно, маму похоронили, Раечка никогда не была на ее могиле, больше никогда не вернулась в родной город. И эта несправедливость тоже легла жесткой складкой на ее обиженную душу. После смерти родителей братья и сестра Раечки постепенно перебрались в Ленинград, и теперь они могли видеться, хоть изредка приезжая друг к другу в гости, Миша с Раечкой к этому времени уже переселились в две большие комнаты в Бауманском переулке, здесь в больнице на улице с удивительным названием Матросская Тишина родилась у них Мила. Довоенная жизнь на Бауманской была хорошей. Раечка когда-то, несмотря на потерю в зарплате, решительно поддержала желание Миши уйти в науку, и он был ей за это благодарен. Он быстро защитил диссертацию, дела его шли в гору, имя приобретало вес, он был даже включен в делегацию ученых, совершающих просветительскую поездку по Беломорско-Балтийскому каналу. К сожалению, эта поездка совпала с моментом рождения Милочки, которая должна была появиться на свет по личной заявке потеплевшего и возмужавшего Миши. Он ждал именно девочку, Эдик ему немножко надоел. Однако от поездки отказываться Миша и не думал. Раечку даже некому было встретить из роддома. Хорошо, что все вещи для маленькой давно были приготовлены. Привезла их старшая Мишина сестра Дуся, старая подруга Раечки по гимназии и университету, по счастливым временам до замужества. Но те времена давно прошли, Дуся была сердита на братца, а заодно и на невестку, ей было некогда, у нее у самой сидели дома двое малышей. Гордость Раечки была уязвлена. И еще одна зарубка легла на ее непрощающую память. Но теперь ей к этому было не привыкать, счет ее рос, а жизнь оставалась жизнью. Эдик ходил в школу и в немецкую группу, к Милочке взяли няню, старую польку, в доме появились хорошие вещи, Раечка следила за своей внешностью и одевалась с большим вкусом, они с Мишей даже записались в школу бальных танцев в парке культуры и ездили туда танцевать два раза в неделю. Летом они снимали дачу в Кратове, куда Раечка выезжала с неохотой, ей жаль было расставаться с городскими удобствами, да и оставлять Мишу без присмотра не следовало: он был большим поклонником женщин и уже давал Раечке немало поводов усомниться в его верности. А один раз они выезжали на дачу в Сестрорецк, это было куда лучше, в Сестрорецке с ними все лето была Раечкина сестра Маня, она ходила за Раечкой, как за маленькой, ни к каким делам не давала притронуться, дети были с няней, Раечка отдыхала, нежилась на пляже, подружилась с одной милой семейной парой, сама она нравилась всем. В Сестрорецке Мила впервые увидела море, и с тех пор оно часто снилось ей во сне. Море было сине-черное, страшное и, как забор, стояло на песке, заслоняя собой полнеба. Миле было тогда год восемь месяцев, и это было первое ее воспоминание. Девочка была упрямая и росла букой.