Алла Калинина - По образу и подобию

Вот какие разрозненные и сумбурные мысли теснились в моей голове, продутой теплым и свежим летним ветром. Только об одном, самом важном событии, случившемся со мной вчера, я не подумал ни разу, ни на одно мгновение, потому что новые мысли и новая жизнь моей души были еще поверхностными и слабыми, еще не пронизали меня насквозь, не стали моей сущностью, и я по-прежнему оставался все таким же недогадливым, легкомысленным и безответственным, каким был и раньше, всю мою грешную жизнь.

Наконец-то дождь прорвался, хлынул, забарабанил по жестяному подоконнику. Я медлил, глядя, как всюду закрываются окна. Хлопали рамы, теплые брызги, пахнущие пылью, долетали до меня, отмытая густая листва внизу перестала метаться, успокоилась, и широкое хмурое небо печально и белесо отразилось в ней, по одному серому небу в каждом мокром листе.

Соня позвонила, когда дождь еще шел. Я по-прежнему торчал у окна. Какие-то мечты, или мысли, или образы, сам не знаю, как их назвать, текли через меня транзитом, неизвестно откуда приходили и утекали незаметно, как дождевая вода. И Сонин звонок какое-то время не доходил до меня, пока я не очнулся наконец и не открыл дверь. Соня вошла в квартиру, и я сразу увидел, что она переменилась, что-то в ней было не так, я только не мог понять — что. Может быть, мокрые волосы, обвисшие косицами, так ее изменили?

— Ты без зонта? — спросил я, с жалостью обнимая ее. Она была некрасива. Что-то погасло в лице, глаза оказались маленькие, тушь потекла.

— Что это с тобой? — спросила Соня. — Ты чем-то расстроен?

Я промолчал, взял ее за плечи и повел за собою в комнату, посадил на диван и сразу стал целовать — в глаза, в нос, в губы, в шею. Сердце мое сжималось: что это с ней? Что случилось? И что со мной?

Света мы не зажигали, и в комнате было пасмурно, прохладно, странно, из окна дуло. Я все крепче обнимал Соню, стараясь не видеть ее, стараясь вспомнить, какой она мне представлялась раньше, и не мог. Перед глазами у меня почему-то стояло мертвое лицо незнакомой убитой женщины, наверное тоже искательницы приключений, как и моя Соня, — плоское, чужое, невыразительное лицо. А у Сони? Я остановился, словно задохнулся, и наконец посмотрел на нее. Кривые зубы — это и есть кривые зубы, и лицо было какое-то несимметричное, она тоже глядела на меня во все глаза с кривой улыбочкой на одной щеке; значит, и она не узнавала меня? Что же случилось, черт возьми?

— Юра, — сказала она, — подожди, не надо. Ты мне что-то хотел сказать?

— С чего ты взяла?

— Ну, не знаю, мне просто так показалось…

— Да, тебе показалось, — я все еще тяжело дышал после первых своих взахлеб поцелуев, — все нормально, все как всегда.

— Правда? — В глазах ее вспыхнула улыбка, которая должна была, по-видимому, дразнить и звать меня, но не дразнила и не звала, она была неуместной, жалкой и грубой. Да что же это, о господи?

— Соня, — позвал я тихо и снял очки, — Соня, иди сюда.

— Сейчас, — шепнула она и встала, чтобы раздеться.

В комнате совсем стемнело, наваждение рассеивалось понемногу, я уже мог с нею разговаривать совсем как со старой знакомой, именно как со знакомой, потому что больше ничего не осталось. Я понял, что случилось, я разлюбил Соню, против своего желания, сам не знаю почему и когда. Просто все исчезло, кончилось, едва она сегодня вошла в мой дом. И ничего с этим уже нельзя было поделать, чужая, случайная женщина лежала в моей постели. Мне было жалко ее.

Но Соня не замечала этого, она успокоилась. Старое, как мир, доказательство моей любви показалось ей надежным и достаточным; лежа на спине и таинственно улыбаясь, она все еще торжествовала только что одержанную ею победу. Что ж, она имела на это право, сегодня еще победа была за нею. А завтра? Думать об этом было глупо, потому что я все это уже знал заранее, никакого завтра у нас не будет. Все кончено.

— Ты знаешь, а я вот все стараюсь понять, — задумчиво говорила Соня, — почему так выходит, ну почему? Я выходила замуж по любви, он хороший, даже замечательный человек, да я и сейчас люблю его, а все равно ничего похожего на это между нами никогда не бывает, все как-то иначе, проще, скучнее. И почти не волнует, просто удовлетворяет, понимаешь?

— Соня, не надо.

— Но почему? Ты ревнуешь, да?

— Я не ревную. Просто ни к чему эти подробности…

— Нет, ревнуешь, ревнуешь. А я не понимаю, почему нельзя поговорить об этом, любовь ведь не одна только постель, но и общение, и разговоры, правда? Разве тебе не интересно, чем я живу?

Я слушал ее и ужасался. Ведь я мог жениться на ней, совсем еще недавно мечтал об этом, как о чем-то радостном и близком. И тогда она то же самое рассказывала бы обо мне следующему своему любовнику, потому что без этого она не может. Ну как же она не понимает? А она не понимала, вернее, понимала все совсем иначе, чем я, по-своему. И этот час, который для меня был всего лишь часом усталой болтовни, для Сони был временем наивысшей раскованности, праздником свободы, близким к счастью, потому что она поступала только в соответствии со своими желаниями, даже не желаниями — первым побуждением, любым капризом или прихотью, она торжествовала, она могла засмеяться или заплакать в любую минуту, могла ляпнуть что угодно, могла вдруг начать называть все своими именами, что в нормальной жизни вообще не водится между людьми, а в ее устах звучало особенно дико и грубо. Но Соню это только пьянило, возбуждало, возносило все выше. Да что там — Соню, разве со мной совсем еще недавно происходило не то же самое? Ах, какой я оказался моралист, теперь, когда разлюбил ее! Да имею ли я право вообще судить ее? И разве нет у нее на меня никаких прав? Есть, да еще какие, я сам дал ей эти права и теперь обязан довести игру до благополучного конца. Она хочет говорить — пусть говорит, я буду слушать.

— …разве не удивительно, как один человек выбирает другого? Идешь по улице, как по морю плывешь, такое однообразие, и вдруг видишь, вернее, чувствуешь на себе взгляд, один только взгляд, и сразу понимаешь, все между вами возможно, да не возможно даже, вы уже соединились этим взглядом, с тобой так не бывало? Да, конечно, бывало, я знаю, ты и меня так увидел, сразу и навсегда, правда? Ты меня любишь? Да? Но вот что удивительно, пару находят все, все — уродливые, и старые, и хромые. Разве это не чудо? На каждого человека хоть раз в жизни, но находится охотник, как это получается, почему? Ведь всегда есть возможность выбора, а выбирают обязательно всех. Это такое свойство природы?

Юрочка, Юрочка! Какое счастье быть молодой, красивой, выбранной, и тобой, и другими тоже, ты не обижайся, это жизнь. Я ведь не какая-нибудь распущенная женщина, сейчас я больше всех на свете люблю тебя, но завтра… я не знаю, что будет завтра! Зачем загадывать? А он думал, что можно получить меня навсегда, и успокоиться, и жить, как во сне, как на дне моря. Это ведь тоже несправедливо, правда? Конечно, я дала слово, дала, заключен некий договор, он обязан мне, я обязана ему, все верно. И мы этот договор выполняем, в основном, а остальное… Ну мужчинам ведь можно, почему же нам нельзя? Это все такая ерунда, все эти правила, отжившие предрассудки. А если полюбил? Глупо же это, в конце концов. Если бы я только знала, что у него кто-то есть или хоть раньше был, меня бы и совесть нисколько не мучила. А он такой странный. Да как же жить иначе? А потом оглянешься в старости — и вспомнить нечего. Ведь все же думают так же, как я, все! Ты не согласен? Посмотри на меня, Юра. Ты о чем думаешь?