Алла Калинина - По образу и подобию

— Ты имеешь в виду бога?

— Если бы все было так просто! Если бы бог требовал не веры, а знания, то да, наверное, я бы его искал всю жизнь. Понимаешь, на том месте, где для верующего находится бог, для меня существует вакуум. Мне не хватает физики, биологии, философии, нужно что-то большее, мировоззренческое, объединяющее все науки на их сегодняшнем этапе, граничащем с фантастикой! А может быть, и с богом. Я хочу сказать, что бог для меня — просто эквивалент того огромного, что не может уже вместиться в одну несчастную голову, пусть и вполне образованную. Но общий-то результат все равно должны знать все, обязаны, потому что речь ведь идет не только об удовольствии познания, ведь все это реально существует на самом деле. Ты пойми, не в вере тут дело, но в каждом человеке должно жить стремление к тому, что призвано ее заменить, к познанию единства и величия мира, нечеловеческой гениальности Того Замысла, по которому сотворено все сущее. Не все ли равно, как это называть? Я просто хочу сказать: мыслить — не только удовольствие, это наш долг.

Мы сидели на опушке леса под соснами. В мелком брусничнике под ногами уже розовели ягоды, и каждая маленькая гроздь, выступающая из темных кожистых листьев, была прекрасна. Сосны шумели над головой, день клонился к вечеру. Наконец-то мы молчали, смотрели в огромное, залитое косым солнцем пространство перед собой, на змеящийся, уходящий далеко к горизонту ручей, закрытый купами ив, стволы их сейчас казались красными, и длинные лиловые тени ложились на траву. А вон и наша синяя машинка одиноко стоит на взгорке, поблескивая чистыми стеклами. Пространство, тишина, покой. И все-таки я оставался при своем мнении, мысль слишком часто является просто заменой действия, подменой жизни, я так не мог, я устал от разговоров, мне хотелось побегать. Но Валентин, обхватив колени руками, покусывая длинную травинку, все еще задумчиво смотрел вдаль. Какой удивительный, странный характер — мой брат, какая взрывчатая смесь практицизма с мечтательностью, цинизма с богоискательством. Что породило его? Конечно, в первую очередь одиночество, это я знал, а еще? Неужели страх перед жизнью? Мой брат несчастлив? Но почему? В чем он ошибся? Неужели это все из-за обожающей его, всегда покорной Тамары? Я искоса осторожно смотрел на его правильный, очерченный светом профиль и испытывал нежность к нему и его многочисленным слабостям. Это был мой брат, мой брат!

— Пора. — Он взглянул на меня, мимолетно улыбнулся и порывисто встал. — Неплохо погуляли, правда? Тебе нравится здесь?

Обратная дорога, казалось, заняла вдвое меньше времени. Я и опомниться не успел, как мы неслись уже в сплошном потоке автомобилей, в городском, настоявшемся за день пекле, как будто и не было этого нашего вылета в тишину и прохладу. Домой не хотелось, но куда мне было деваться еще? Я остался совершенно один, может быть, впервые за всю жизнь, без Марго, без друзей и девиц, даже без Симы. Куда мне было себя девать?

— Может, заедем ко мне? — спросил Валентин, словно услышав мои мысли.

— Давай, — сказал я, изо всех сил стараясь, чтобы голос мой звучал как можно спокойнее, естественнее. Где ты, хваленое мое легкомыслие, бесценный дар небес?

Тамара ждала нас. Пока мы открывали легкие крашеные воротца, она уже вышла на дорожку и радостно улыбалась нам навстречу, вернее, не нам, а своему ненаглядному повелителю, я совсем не интересовал ее.

— Где будете ужинать, в саду или дома?

— В саду, в саду, — сказал Валентин добродушным голосом и посмотрел на меня.

Мы умылись, утерлись свежими крахмальными льняными полотенцами, давно уже я не видел таких, и вышли в сад. На веревке под яблонями сушилось белье, было тихо, тенисто, лицо у меня приятно горело. Стол был застелен белой скатертью. Мы сели на лавочки и стали ждать. Счастливая Тамара порхала вокруг нас с тарелками, впервые я пытался внимательно рассмотреть ее. В сущности, она была очень недурна, высокий рост, стройная спортивная фигура, легкие ноги, правильные черты лица. Портило ее только это странное выражение покорности, почти угодливости, постоянно дрожащее в глубине ее глаз, мелькающее в улыбке, заметное в быстрых движениях ее округлых рук. Кому было нужно это рабство? Наконец все было готово к ужину, Тамара села на лавку рядом с Валентином, подперла руками крепкий подбородок и стала смотреть на него.

— А знаешь, Том, где мы были? На том лугу, куда, помнишь, весной вывозили детей. Еще мяч гоняли, помнишь?

Тамара вздрогнула, покраснела и несколько раз быстро кивнула головой, Валентин был как-то особенно оживлен, разговорчив, он то и дело обращался к Тамаре, а у нее глаза все темнели, расширялись, сияли все заметнее, откровеннее.

— Валя, хочешь, я музыку вынесу? — вдруг спросила она и тут же полетела, счастливая, как девчонка. Запись оказалась мне незнакомая, но хорошая, мелодия лилась чисто, оркестровка была ненавязчивая, тонкая. Я не большой любитель лишних шумов, но эта музыка даже мне понравилась, а им, по-видимому, была хорошо знакома, а может быть, даже как-то особенно памятна. Они танцевали, а я смотрел на них с любопытством, погруженный в глубокую задумчивость. Что связывало этих людей, таких разных, таких неподходящих друг другу? Как они ладили, чем пожертвовали ради этой благополучной, но такой странной жизни?

Первая мелодия кончилась, и зазвучала другая, более дерзкая, дразнящая, ритмичная. Валентин оторвался от Тамары, вся фигура его мгновенно изменилась, потеряла жесткость, заходила, задвигалась во всех суставах, Тамара старалась не отставать от него, плечи ее откинулись назад, руки, поднятые к лицу, резко всплескивались в такт музыке.

— Эй, бездельник, хватит тебе сидеть, давай-ка к нам, — крикнул мне Валентин, — ну, не жмись, тряхни стариной!

И вот мы танцевали уже втроем, кружась и подзадоривая друг друга, все позабыв, легкомысленные, беспечные. Наконец-то стемнело, только зеленый глазок магнитофона светился на столе да развешанное белье голубовато проступало на темной зелени сада. Мы угомонились.

— Валюшечка, я свет зажгу и чай поставлю, я быстро! — Тамара легко скользнула за угол дома, и сразу же из яблони выпал желтый конус света и все переменил в саду, сделал обыкновенным, милым, дачным. Мы с Валентином посмотрели друг на друга, в его лице был легкий вызов, словно он хотел убедить меня, что все у него хорошо, а я ему не верил. Но убеждать надо было вовсе не меня, его самого, иначе отчего он так смущенно выглядел? Я поднялся, давно было пора оставить их одних. Да мне и самому уже хотелось домой, в тишину, в свою постель. Слишком длинный сегодня получился день, бесконечный. Однако я ошибался, до конца оказалось еще далеко. Валентин встал вслед за мной.