Алла Калинина - По образу и подобию

— За стол, за стол, — торопила Мила, — садитесь же успеете наговориться, у меня картошка стынет.

Мы начали рассаживаться. Слева от меня оказался Володя, справа — какая-то молодая черноволосая женщина. Глаза у нее были широко распахнутые, светло-серые, обведенные черным. Она сама представилась мне.

— Привет, — сказала она. — Я твоя троюродная сестра. Понимаешь, наши деды были родные братья, твой отец и моя мать — уже двоюродные, а мы — троюродные. Это из-за меня сегодня весь переполох, знакомим две разные ветви семейства. Понимаешь, мы только недавно переехали в Москву…

Так вот в чем, оказывается, дело, а я-то думал, что это я здесь главная фигура, а вот получилось — вовсе нет, такой же гость, как и все, просто один из новеньких. А может быть, так и лучше?

Володя улыбался мне с другой стороны:

— Вы только не стесняйтесь, ладно? Что вам положить? Хотите студня? Мать его замечательно готовит. А вот это опята, из деревни, из собственного имения.

Я послушно кивал, вертел головой во все стороны, ждал, что будет дальше. Поднялась Мила.

— Тише, тише, — пыталась угомонить она расходившуюся публику. — Тише, дайте сказать! Ребята! Вот мы собрались сегодня с вами, конечно, не все, а все-таки достаточно народу, собрались, чтобы познакомиться, кто не знаком, потолкаться, поговорить, если есть охота. Никто никого не неволит. А началось все с Жорика, вот с него. Вы все про него знаете, не буду возвращаться к этой печальной истории, тем более что не в ней сейчас дело, а в том, что вот и мне тоже после встречи с ним захотелось покопаться в семейной истории, и пошло, и поехало. Оказывается, мы половины родственников своих даже и не знаем. Мы и решили, разве это не повод собраться? Вот такой случай. Так что давайте выпьем за эту удивительную семейную встречу.

Все выпили, загалдели, застучали вилками. Я с интересом осматривался вокруг. Здесь было много девушек, довольно симпатичных. Ах, сколько же я их встречал на своем веку! Наверное, попадались среди них и похожие на этих, но раньше-то я смотрел на них с совершенно другой, единственной точки зрения, с точки зрения молодого здорового мужика, разыскивающего себе возможную партнершу. Тогда у меня было только две оценки: «подходит» или «не подходит». И все, кто не годились мне для дальнейших игр, как бы вообще переставали существовать, они меня не интересовали. А поэтому я пропускал их мимо себя, не замечая, не задумываясь, и они уходили, уходили навсегда, неузнанными, неразгаданными, неоцененными. Черт возьми, хитрая это наука — общение. Значит, родственные связи предоставляют мне еще и такую удивительную возможность — узнать эти новые жизни бескорыстно, даже не для дружбы, просто так — для общения и сочувствия, для доброго застолья и памяти. Или, говоря иначе, родство само по себе и есть еще одна форма общения людей на земле, форма, прежде мне недоступная, а теперь возникшая из небытия. Но ведь именно эта форма и дает наибольший повод для размышлений, потому что у меня и моей родни были общие предки, следовательно, все мы были сотворены почти по одному плану, по их, наших предков, образу и подобию. Они — это просто еще один вариант меня самого, есть над чем задуматься! Я рассеянно прислушивался к разговору, рассеянно жевал что-то, пока мое внимание не привлекла моя соседка справа, я совсем забыл про нее.

— Слушай, а у тебя есть фотография твоего деда? — спросила она, доставая из сумочки увесистый завернутый в газету пакет. — Я тут для тебя собрала кое-что, можно будет потом переснять. Ты знаешь, когда мне Мила сказала, что ты собираешь историю семьи, я так обрадовалась, мне давно хотелось этим заняться, да все руки не доходили.

— А я, собственно, ничего и не собираю. Просто так получилось…

— Ну да, я же и говорю… Вот посмотри, это твой дед, а это мой…

Со старинных твердых картонных фотографий с вензелями и медалями смотрели на меня два молодых мужчины, оба плотные, осанистые, лобастые. У моего деда был умный пристальный взгляд, густые волосы, короткий тупой упрямый нос, маленькие светлые усики под ним, выпяченная вперед пухлая нижняя губа, лицо доброго увальня, но притом уверенного в себе и счастливого человека. Ее дед был немного другой, волосы темнее, усы лихо закручены кверху, и, может быть, от этого выражение лица более легкомысленное и веселое.

— Видишь, как они похожи!

Я ревниво рассматривал фотографии, да вовсе не так уж они и похожи, мой дед казался мне куда лучше. Я уже видел его фотографии прежде, но в другом, более зрелом возрасте, и, оказывается, дефицит оставался. Мне по-прежнему не хватало этого зрительного, такого простого и ясного образа, ведь из него вытекало так много, почти все.

— А это они вместе с твоей бабушкой, — она протянула мне еще одну фотографию. Эту я уже видел раньше. Дед и бабушка стояли рядом, взявшись под руки, тесно прижавшись друг к другу плечами на фоне какого-то экзотического южного сада. Они были почти одного роста, лицо у бабушки было тоже крупное, волевое, даже суровое немного. Но главное, что бросалось в глаза, — они были похожи друг на друга, очень похожи, как, говорят, похожи друг на друга все счастливые супружеские пары.

Девица все копалась в своем свертке:

— А вот здесь, посмотри, все твои тетки. Это очень интересная фотография. Дяди Миши и твоего отца нет, только девочки. Дядя Миша, наверное, уже уехал учиться, а твой отец был еще грудной. Видишь, Симе здесь годика два, вот она, самая маленькая, вот эта, следующая — Надя, постарше — Катя, а это, видишь, самая строгая и самая старшая — это Дуся.

И тут перед глазами у меня все уже привычно поплыло, снова увидел я берег моря, белый песок, набегающую почти невидимую, почти исчезающую от небывалой, не нынешней чистоты волну и четырех девочек, бегающих в белых развевающихся платьях по кромке воды. Евдокия, Екатерина, Надежда, Серафима! Наконец-то я увидел их, вот они, я держу их в руках! Почему мне так этого хотелось? Может быть, потому, что именно в этих старомодных образах олицетворялось для меня то незнакомое, давно ушедшее время, только в них оживали многочисленные рассказанные мне сцены канувшей в Лету жизни. А без этих конкретных лиц они были пусты, мертвы. Я всматривался в неправильное личико маленькой Симы в самом центре фотографии. Да нет же, не была она изгоем! У нее такая же прическа, такое же нарядное платьице в рюшках, как и у других сестер, такие же высокие белые ботиночки, они не могли обижать ее, не могли! И все-таки… Вся мрачная, безрадостная жизнь Симы стояла за ее плечами, все состоялось, было, но было уже потом, после, не в этот день, когда гордые родители привели их в фотографию, таких наглаженных, чистеньких, нарядных, целый выводок маленьких провинциальных принцесс. Этот день был. Где, когда, почему случился потом поворот? Откуда идут несчастья человека, с какого мгновения они начинаются? Вот о чем следовало бы подумать каждому, а мне — в первую очередь. Мне опять захотелось спросить у кого-нибудь про Симу, но я не знал — у кого. И тут я вспомнил, Милин сын Володя должен все знать, он ведь тоже, кажется, врач. Я наклонился к нему: