Алла Калинина - По образу и подобию

— Ну как, узнали что-нибудь? В милицию ходили?

— Ходил, а как же. Меня уже трупы приглашали опознавать.

— Какие трупы? — взвизгнула Верка.

— Таких вот дур, вроде вас. Пока оказалась не Ксения, а дальше что будет — не знаю.

— А про меня в милиции ничего не спрашивали?

— Может, и спросят еще, а что я могу сказать? Ты мне ни фамилии, ни адреса не оставила. Я вообще не знаю, кто ты такая, может, ты и есть убийца?

— Ну-ну, Георгий Васильевич, я про вас тоже так могу сказать, просто ни к чему мне у них на заметке быть, вот и все. Я сама вам звонить буду.

А последней позвонила Соня. Она сообщила, что уезжает куда-то в пятницу и поэтому хотела бы встретиться со мной до отъезда. Я было обрадовался, но тут вспомнил, что разлюбил ее, и все сразу стало мне неинтересно.

— Да вряд ли получится, — сказал я вяло. — Сегодня я буду поздно, я за город уезжаю.

— А завтра?

— Завтра — не знаю. — И тут я вспомнил: — А как же наша поездка в деревню? Мы же с тобой на той неделе ехать собирались туда, где речка с кувшинками, ты забыла?

— Нет, — сказала она, — я помню. Только ничего не получится. Он просит, чтобы я с ним поехала, не могу же я ему отказать. Тем более поездка очень интересная. Я как вернусь, сразу тебе позвоню, это ненадолго, всего неделя. Я думала, мы еще увидимся до отъезда…

— Нет, до отъезда мы не увидимся. И вообще, прощай, моя дорогая.

— Как это понимать?

— Очень просто. Понимай так, что всему на свете приходит конец.

— Ты что, серьезно? Юра!.. Ты обиделся? Но он же мне все-таки муж, должен ты это понимать?

— Я понимаю. Хочешь, я дам тебе один совет? Когда вы приедете туда, на речку с кувшинками…

— На какую еще речку? Мы в Ташкент едем.

— Тем более. Когда вы приедете туда, попробуй посмотреть на все с другой стороны, попробуй дать себе слово и сдержать его и больше никогда ему не изменять, ни с кем и никогда, понимаешь? Совсем. А вдруг получится? Ведь он же хороший парень и любит тебя…

— Ненормальный! У тебя просто патологическая ревность, вот и все!

— Разве я сказал что-нибудь такое ужасное?

— Глупость ты сказал, потому что ты не можешь так думать!

— Почему не могу? Могу. Я именно так и думаю, хотя не верю, что ты сможешь. А ты попробуй, Соня, милая моя, попробуй, ну бывают же чудеса на свете!

— Ты нарочно? Ты просто хочешь меня унизить. У тебя кто-то новый появился, я чувствовала…

— Никто у меня не появился, просто, понимаешь, стих такой нашел. Мне Витьку твоего жалко.

— Не трогай его! Это не твоего ума дело, идиот несчастный!

Она еще кричала, когда я положил трубку. Вот и все. В первый раз я старался поступить не так, как проще, а так, как надо, честно. Я не хотел ее обижать, а задел, наверное, еще больнее, чем если бы соврал какую-нибудь чушь, вроде того, что встретил прекрасную блондинку и полюбил с первого взгляда. Это было бы понятно и даже логично, всем известно, что блондинки котируются выше брюнеток. Соня бы пострадала и смирилась. И тоже завела бы себе блондина, чтобы не отстать от новейших веяний. А что сделал я? Все опошлил, все свел на нет, унизил ее. Честность вещь колючая, неудобоваримая. Конечно, она переживет. Плохо то, что честным я стал, когда разлюбил, мне бы раньше сдержать себя, поберечь их честь, ее и Виктора этого, мне бы шепнуть ей тогда, в самом начале: «Сонечка! Ты прелесть! Если бы ты только была свободна… Но так… Мы ведь с тобой порядочные люди, правда? Хочешь, я буду твоим тайным вздыхателем? Все пройдет». А что я сделал вместо этого? Мне нравилось, что она замужняя, проблем меньше. Я виноват во всем, я и такие, как я, это мы ее развратили, мы — подлецы. И нечем нам оправдать себя, любовь любовью, но надо же помнить и честь, и совесть.

Итак, отныне я встал на путь добродетели? Или он будет для меня эдакой престижной обходной дорожкой на случай непредвиденных трудностей? Всерьез ли я все это затеял? Потяну ли? Ох, как трудно будет с непривычки.

Я отправился в обход по магазинам, давно пора было пополнить запасы, да и Валентина сегодня надо было встретить как полагается. В магазинах была толкотня, духота, очереди, а для честного человека — еще и нервотрепка. С возмущением смотрел я, как молодой парень втирался впереди к прилавку, за ним еще двое, а женщины терпеливо и покорно мирились со всем, они привыкли. Все было так понятно. Для того чтобы влезть без очереди, нужен просто известный запас бестрепетной энергии — толкнуться, отругнуться, послать. Противостоять нахальству труднее, тут требуется уже луженая глотка и серьезный перевес энергии, да еще решимость вмешаться, запачкаться. Бабки в очереди были явно неконкурентоспособны, простой расчет говорил, в эту очередь грех не втереться, ведь такие очкастые, как я, обычно молчат. Словом, я и ахнуть не успел, как был уже в самом центре скандала с воплями и хватаниями за грудки. Честная жизнь начиналась как-то не с той стороны. Неужели нет способа быть одновременно и честным и несклочным? А может быть, честность здесь совсем и ни при чем и я скандалю просто потому, что старюсь и у меня начал портиться характер? На минуту меня охватил острый соблазн взять свой кусок колбасы немедленно, пока я оказался у прилавка, и вырваться отсюда. Какая-то старушка даже потеснилась, пропуская меня; наверное, она считала это вполне нормальным, раз уж я пострадал за правду. Но тут я мужественно поборол искушение и вернулся в конец хвоста, — может быть, мне захотелось стать подлинным героем масс? Я стоял и терзался, жизнь становилась невыносимой. По-видимому, у бедных слабых женщин было за душой что-то другое, кроме честности, что помогало им выстоять. Непротивление злу насилием? А может быть, просто незлобивость и терпение, может быть, они просто стояли и думали: им, ведь тоже надо, сынкам, им надо побыстрее, пусть их, не жалко, мы привыкли. Ах, Россия-матушка!

Из магазинов я вышел измочаленный, мокрый и с полными сумками добра. Что за день сегодня был дурацкий!

Возвращаясь домой, я открыл почтовый ящик и конечно же вместе с газетами вытащил целых два письма. Одно было от Марго, я сразу узнал ее красивый, аккуратный и легкий почерк. Письмо было старое, недельной давности, как будто шло оно не из подмосковного санатория, а с Дальнего Востока. Второе письмо было от Бориса, тоже некоторая странность, не было у нас в обычаях переписываться. Я начал с маминого письма.

«Дорогой Юрочка! — слетела первая танцующая строчка. — У меня все в порядке, отдыхаю, лечусь. Лечащий врач у меня молодой, но знающий и очень ко мне внимательный. Кардиограмма у меня хорошая и все анализы тоже. Огорчил он меня только насчет желчного пузыря, он считает, что операцию надо делать обязательно, говорит, что камни в желчном пузыре это бомба замедленного действия, которая когда-нибудь обязательно взорвется. Кажется, этот образ, как ни печально, убедил меня. А так не хотелось ложиться в больницу. В остальном отдыхаю я хорошо. Соседка у меня приятная молодая женщина, она уже рассказала мне всю свою жизнь, довольно печальную. Мы с ней ходим гулять в лес, а когда в лесу сыро — просто так по территории. Кормят здесь прилично, много времени уходит на процедуры. Развлекают нас тоже старательно, я хожу на все подряд, даже на лекции, лишь бы время шло. Дорогой Юрочка! Конечно, очень скучаю по тебе. Как ты отдыха ешь? Несколько раз пыталась дозвониться до тебя, да все неудачно, видно, ты дома не сидишь?..»