Алла Калинина - По образу и подобию

Жаркий день за окнами разгорелся вовсю, зато у меня пропало настроение. Что мне делать с этим днем, что делать с собой? Нечего. Но ведь я собирался ехать к Симе, и вот уже полдня прошло, а я все еще ни с места. Ничего мне не хотелось, и идти куда-нибудь тоже. Но надо было. Я рылся в холодильнике, раздумывая, что бы отнести старухе. Достал две парниковых помидорины, запотевшую бутылку боржома и запечалился, глядя на этот скудный натюрморт. А впрочем, дело ведь было не в передачах. Совсем другое меня беспокоило. Ведь Симе, наверное, тоже нелегко далась ее храбрость. А может, растревожили ее не только воспоминания, но и ожидание расплаты, возмущения, возмездия, которые обрушит на нее Марго? Конечно же Сима боится возвращения Марго не меньше моего, а может быть, куда больше! Как же я не подумал об этом сразу? Вот еще что томило Симу, а я не успокоил ее, не пообещал защиты. Несчастный дурак! Это я, я один виноват в том, что с ней случилось! Я должен был развеять ее страхи, а мне было некогда, я, как и Марго, думал только о себе. Да что же такое этот чертов эгоизм, болезнь личности или необоримая сущность человека?

Я примчался в больницу с одной мыслью — пробиться к Симе любыми средствами, сокрушив все преграды. Но все оказалось проще, чем я ожидал.

— А ее уже в реанимации нет, перевели, — сказала мне знакомая веснушчатая девица из справочной, — только посещения у нас с пяти. Вы поговорите с лечащим врачом, может, она и разрешит. Идите сюда, я вас по внутреннему соединю. Ее Ольга Анатольевна зовут.

Я взял трубку. Ждать мне пришлось совсем недолго.

— Да-да, — услышал я холодный, что-то таящий в себе голос, — очень хорошо, что вы пришли, поднимитесь, вы мне как раз нужны.

Я накинул на плечи халат и заторопился по лестнице неспокойно было у меня на душе. Я заглянул в ординаторскую и сразу узнал Ольгу Анатольевну, вернее, догадался, что это она, такая она была статная, властная, хмурая.

— Это вы насчет Пономаревой? Садитесь, — она повела рукой на стул. — Очень неприятная, знаете ли, ваша больная, скандальная.

— Скандальная? — я не поверил своим ушам. — Вы путаете, наверное.

— Нет уж, ничего я не путаю. Такая тяжелая больная, а уже жалобу пишет.

— Какую жалобу?

— Что в коридоре лежит. А что прикажете делать? У нас не только в палатах, у нас и в коридорах места нет, все заставлено, должна понимать. Мне тоже из-за нее выговоры от начальства получать не хочется.

— А может быть, действительно, можно куда-нибудь? Все-таки старый человек…

— Послушайте, да если бы у меня была такая возможность, я бы ее сама в отдельную палату положила. Чтобы только не видеть, как она в меня глазами стреляет каждый раз, как я по коридору прохожу. За всем следит, все по часам проверяет, прямо госконтроль, да и только. Посетитель к ней пришел — прогнала.

— Какой посетитель?

— Откуда я знаю? Старичок какой-то. А вас-то она пустит? Какие у вас с ней отношения?

— Отношения у нас самые нормальные, и вообще она нормальный человек. Я не знаю, почему она так себя ведет. Может, ее обидел кто или это болезнь так на нее повлияла. А может быть, она просто борется за себя, выжить хочет, вы на больного человека не должны обижаться. Конечно, в коридоре лежать — удовольствие маленькое, она ведь тяжелая больная, только из реанимации.

— А вот это второй вопрос, по которому я хотела с вами поговорить. Вы понимаете, что перспектив у нее практически нет? Она очень тяжелая.

— Зачем же ее тогда перевели?

— А какой смысл держать? Ничего от этого не изменится, она и так и так погибнет, вопрос времени, а места в реанимации на вес золота. Я просто подумала, раз ей так здесь не нравится, может, домой ее заберете? Это, конечно, не положено, но если вы дадите расписку…

— Да вы что! Приговорили ее! Да как я могу ее взять? — Все внутри у меня кипело от сдерживаемой ярости и обиды. Я понимал, они хотят выпихнуть Симу, избавиться от нее, от ее причуд и лишних хлопот с ней, неперспективной, что за слово такое, откуда оно взялось! А заодно и высвободилась бы лишняя койка в коридоре. Да разве так можно с больными, вообще с людьми? Она же врач, эта Ольга Анатольевна. Конечно, за душу ей не платят, но все-таки… Ах, сказал бы я ей, сказал, но нельзя было, ради Симы нельзя. Я сдержался, забормотал просительно: — Доктор! Она же в медицинской помощи нуждается, в больничных условиях, у нее инфаркт, а я во всем этом ни бельмеса. Да вы не думайте, она еще выкарабкается, вот увидите, ей только помочь, поработать с ней, на современном уровне…

— Да что вы так волнуетесь? — Ольга Анатольевна холодно и строго посмотрела на меня. — Не хотите — и не надо. Я просто так предложила, многие предпочитают дома умирать. Мы же не гоним ее, все, что полагается, делаем. Просто чтобы не было для вас неожиданностью… Можете пройти к ней, сами увидите… И насчет жалоб… Не надо, утихомирьте ее.

Я шел по коридору, заставленному кроватями, и в каждой кровати кто-то жил, копошился, налаживая в этих немыслимых условиях свой жалкий быт; на табуретках стояли цветочки в банках, компоты, конфеты; клубки с вязаньем и книжки лежали на одеялах, из-под кроватей выглядывали пестрые тапочки. Люди мирились, терпели. Что же делать, ведь никто не виноват в их несчастье. Сима лежала в самом конце коридора, в темном тупике без окон. Она лежала на спине, сжав руки под подбородком, натянув на них одеяло. В первый момент мне показалось, что она совсем не изменилась. Я наклонился к ней:

— Здравствуйте, тетушка! Что же это вы так? Только я уехал, а вы сразу болеть.

— Здесь не врачи, а коновалы, — глухо ответила она, пристально глядя на меня темными вытаращенными лихорадочными глазами, — они думают, раз одинокая старуха, так можно на нее и наплевать, они в наш угол совсем не ходят.

— Теперь будут ходить, я поговорил с врачом, сказал, какая вы у нас сильная и волевая…

— Не надо. Я сама за себя постою, я привыкла. Это Миша, он во всем виноват. Он сказал им, что я сумасшедшая.

— Дядя Миша? Он сюда приезжал?

— Да! Он сказал им, что я с детства была со странностями. Зачем он это им сказал?

— Да не может этого быть, вы что-то перепутали. Он просто приехал навестить вас…

— Да. Он привез мне деньги, а я прогнала его, не нужны мне теперь его деньги, у меня есть свои, — она показала мне из-под одеяла краешки кулаков, в которых что-то было зажато, — нянечкам за все надо платить.

— Будет вам, тетушка, что это с вами? Никогда вы такой не были! Не надо, бросьте. Вот успокоитесь, и сразу вам полегчает, пойдете на поправку. Я буду к вам приходить, что вам принести, чего вам хочется?

— Ничего. Я соседке просила позвонить, она все купит.

— Значит, я вам совсем и не нужен?

— Жора! — сказала она, и голос ее дрогнул. Теперь я увидел, что лицо у нее было красное, воспаленное. — Жора, прости ты меня за все и матери скажи, чтобы простила, великая я грешница. — И только тут я вспомнил, почему сегодня торопился к ней, что ей должен был сказать.