Алла Калинина - По образу и подобию

Я огляделся вокруг. Так же ровно летела навстречу бесконечная лента дороги, кого-то мы постоянно обгоняли, легко, без всякой натуги. На волнистом, словно одном и том же пейзаже возникали время от времени повторяющиеся приметы: холмы и овраги, дубовые и березовые рощи, печальные скворечни садовых домиков вдали, уводящие к горизонту проселки, по которым пылили одинокие машинки, а в остальном всё были поля, поля, поля, еще зеленые, бесконечные, просторные. Куда это понесло меня, зачем? Такая даль! Сказать по чести, тоска меня брала при мысли, что мой романтический друг будет наконец-то до конца раскрыт и развенчан для меня, что завтра я попаду в толпу скучной провинциальной родни на глупую свадьбу с тупой дебелой невестой, может быть даже очень добродетельной во вкусе Бориса, но деревня ведь есть деревня. И было мне жаль потерять все, что было прежде, мое уважение к нему и наше мужское молчаливое братство. Как глупо все устроено, что всякое начало есть обязательно конец чему-то прежнему. Зачем я согласился? Лучше бы мне не знать, не видеть всего этого. Кругом спали, утомленные долгой однообразной дорогой, мотались опущенные головы, другие запрокинулись или прислонились друг к другу, свешивались руки, тела размякли, оползли. Мой сосед тоже спал, так и не закрыв журнала, лоб его взмок, капелька слюны стекала из приоткрытого рта. Сонное царство, словно в сказке, где всех гостей опоили волшебным зельем и, пока заморский принц не поцелует принцессу в холодные уста, они не проснутся, будут спать долгие годы, может быть вечность. Только я один почему-то не мог спать, думал и думал, вспоминал.

Это было в прошлом году, в отпуске, в степном Крыму. Мы жили в палатке на берегу моря, возле старой кошары. Кругом была выжженная степь, ровная как стол, каменистая, в рыжих пятнышках лишайников, между камнями росла полынь, низенькая, чахлая, серебристая. Кошарой давно уже не пользовались, она была вытоптанная, голая, пустая, но зато там был колодец с солоноватой невкусной водой. За кошарой шла пологая балочка, где росли низкие, обломанные ветрами деревца боярышника, усыпанные несъедобными красными ягодами, больше никакой растительности вокруг не было. Степь круто обрывалась к морю, и там внизу был широкий серповидный пляж, отделенный от моря полосой сухих водорослей, прослоенных всяческим хламом, выброшенным морем, а дальше шла песчаная бухта, наполовину заросшая длинными, колеблющимися бурыми травами. Когда мы расставили палатку, впервые искупались здесь и вышли из моря, меня вдруг ужас охватил от мысли, что нам придется провести здесь, в полном отрыве от цивилизации, целый месяц. Но я оказался не прав, это был замечательный, редкий отдых с длинными прекрасными, наполненными синевой днями и свежими ветреными ночами, приносящими постоянный, слышимый даже во сне запах моря и шум волн, без устали набегающих на берег. Мы все время были заняты чем-то: ловили рыбу, готовили себе еду, чистили закопченные котелки и чайник, обследовали берег, все дальше и дальше уходили по каменным карнизам, по слепяще белым голышам или черным лавовым плитам и потом возвращались, нагруженные дарами, равнодушно выброшенными щедрым морем. Так однажды мы нашли морскую дымовую шашку, сигнал для терпящих бедствие. Мы подожгли ее и бросили в море. Рыжее пламя повалило из нее и рыжий густой дым, и все тек и тек над морем, жестянку относило прибоем. Красота! Но никто не заметил нас, никто не пришел спасать. Через три бухты к западу стоял харьковский лагерь аквалангистов, и иногда мы ходили туда и плавали в полном снаряжении или под вопли и улюлюканье ребятишек катались на водных лыжах и изо всех сил старались не осрамиться. Обоим нам это удавалось далеко не всегда, и тогда мы, посрамленные, возвращались назад, домой, в свою выгоревшую желтую польскую палатку, просоленную, хлопающую на ветру, взятую невесть когда напрокат в родной конторе. И снова погружались в тишину, простор и синеву. Стайки дельфинов приплывали и резвились перед нами, а однажды мы увидели мираж. Квадратный ящик с тремя высокими окнами стоял на самом горизонте и был такой огромный, что не мог быть ничем, кроме инопланетного корабля.

— Борька, Борька, — крикнул я в исступлении, — смотри!

Борис вышел из палатки, постоял и медленно стал спускаться вниз, ко мне.

— Что же это такое, такого просто не может быть!

— Да, удивительно, — сказал Борис, — настоящий мираж, сверху виден обыкновенный корабль с двумя мачтами, а здесь, у тебя, — ящик, над мачтами отразилась палуба. Здорово.

Однажды, когда мы, сидя на камнях, ели уху, а разгулявшийся ветер сдувал нам в лица раскаленные жирные брызги, вдруг подъехал грохочущий вонючий мотоцикл, и мужичонка в шлеме, с целлофановым пакетом, полным черного ароматного винограда, торопливо заковылял к нам.

— Вот, угощайтесь, ребятки. Вы откуда же будете?

Мы объяснили, с удивлением принимая неожиданный дар. Мужичонка присел рядом, косился печально.

— Может, ухи с нами поедите?

— Та нет! — Он застеснялся. — Стаканов у вас не найдется? А то мы с друзьями приехали, а стаканов нет, неудобно как-то из горлышка.

Мы достали кружки. Почему-то все казалось очень смешно. Мы ели виноград, теплый липкий сок тек по подбородкам. Мы почти отвыкли от людей. А потом у нас завелись соседи, пара, не очень молодая, особенно он, но, по-видимому, влюбленная. Думаю, они были любовники и выбрались сюда каким-то чудом. Они приехали на машине с киевскими номерами, но жили тоже в польской палатке, голубой. С моря наши палатки смотрелись очень красиво. Соседи изменили нашу жизнь, задали ей как бы новый ритм. Мне было интересно наблюдать за ними, как молодится он и добровольно принимает на себя все хлопоты по хозяйству и как целый день ныряет с ружьем, проявляя себя добытчиком. Она же по большей части лежала на пляже с книжкой, на ярком цветном полотенце, в красивых позах и разных купальниках. Из-за соседей у нас однажды произошел с Борисом довольно странный разговор. Дело в том, что я как-то незаметно для себя взял себе за правило постоянно подтрунивать над ними, несколько грубовато, по-мужски, я и не замечал, что Бориса это коробит. Но однажды он мне сказал:

— Я бы попросил тебя закрыть эту тему, она мне неприятна.

Я опешил:

— Какую тему? Ты что, на солнце перегрелся? Или ты не мужик?

— Нет, не мужик. По-видимому, я что-то другое. Знаешь, эти ребята… Наверное, они думали, что вот проведут вместе несколько прекрасных, незабываемых дней, а вместо этого попали в переделку. В любви нельзя так. Флёр сдернут, они разоблачены, беспомощны друг перед другом, и даже убежать, спрятаться некуда.

— Да не хотят они никуда бежать, они только и думают, как бы скорее наступила ночь, а встают они когда? Ну конечно, старичок уже начал уставать, это заметно…