Алла Калинина - По образу и подобию

— Да, я слышу тебя, только совсем не узнаю. Что они сделали с моим сыном? Вот от этого я и пыталась тебя уберечь. Не смогла!

— Еще как смогла! Но я ведь не только твой, мама, я еще и свой собственный. Эти ужасные «они», ничего они со мной не делали, просто рассказывали мне правду, кто что знал. И я им благодарен за это. Нельзя вечно жить во лжи, понимаешь? Может быть, я потому такой равнодушный был прежде к информации, что чувствовал — все вранье. А правда — это совсем другое, она меняет, оживляет душу, к ней нельзя быть безразличным. Я слушал и принимал решения, сам, никто не учил меня и не наставлял: «Не слушайся, мальчик, маму», но как же я мог простить тебе, что вся наша жизнь была ложью, что я не знал ни имени своего, ни фамилии, что рос без роду и племени? Кто в этом виноват, скажи?

— Какая прекрасная мелодрама, Юра! Поздравляю, ты делаешь успехи.

— Но как же ты можешь, ты, женщина? Такой цинизм…

— Цинизм, ты говоришь? А твоя инфантильность, разве она лучше?

— Это ты меня сделала таким!

— Бедный ребенок! И не стыдно тебе выговаривать это? В твоем возрасте! Да ты давно обязан был быть мне опорой, взрослым, надежным человеком! А ты? Даже жениться и то не сумел. Да, я не одобряла твоих увлечений, но что это были за увлечения, ты только вспомни!

— Я вспомнил, ты права, ничего я не потерял, это были не те женщины, и не о ком мне особенно жалеть. Но признайся, тебе это тоже было на руку, правда? Тогда ты не обвиняла меня в инфантилизме, сегодня я услышал это от тебя впервые, теперь, когда начал наконец взрослеть. Вот и слава богу, мама, хоть в этом-то мы с тобой сошлись, взрослеть было давно пора. Кстати, я уже нашел себе и невесту, осенью женюсь. Наверное, я перееду к жене, все упростится.

— Кто же она, если я достойна знать?

— Это Лилька, мама, Лилька, которая известна тебе сто лет.

— Так. И что же вдруг за озарение на тебя сошло? Такая серенькая девушка…

Я засмеялся:

— Не выйдет, мама, поздно, теперь это уже не пройдет, я больше никому не позволю руководить моими чувствами и поступками.

— Какая смелость! Неужели ты думаешь, Юра, что, нахамив матери, становишься более мужественным?

— Я не хамил тебе, мама. Да и вообще, извини меня, при чем здесь ты? Ведь это я женюсь, я. И вообще, будь поосторожней в характеристиках. Валентин очень правильно сказал мне: то, над чем человек однажды посмеялся, навсегда погибло в его душе, это уже нельзя спасти. Стоит ли выпускать на волю слова, о которых потом пожалеешь?

— А что мне еще остается? Я столько всего услышала сегодня, что, кажется, мне уже нечего терять. Кстати, Валентин — это сын той женщины?

— Да, это мой брат, мы часто видимся.

— Какой же ты стал нетребовательный в дружбе.

— О чем ты, мама? Он умница и оригинал…

— По-моему, он портной в каком-то ателье, хорошо зарабатывает.

— Мама!

— Что?

— Я никогда не знал, что ты такая!

— Какая же?

— Я не хочу говорить, не хочу, не хочу, хватит! Как хорошо, что я завтра уезжаю. Да что же это такое делается с нами мама?

— Помнишь пьесу Пристли «Опасный поворот»? Там тоже говорится о том, что правда не всегда полезна, иногда она все разрушает вокруг.

— Но это же чистая софистика, мама. Все вокруг разрушают ложь и тайные пакости, а правда только выявляет эти разрушения, неужели ты этого не понимаешь?

— Нет, я этого не понимаю. Я устала, Юра, извини, мне еще надо приготовиться на завтра, такой тяжелый день…

— И это все, на этом мы расстанемся?

— Так будет лучше, сынок. Ты уедешь, еще раз обо всем хорошенько подумаешь. Может быть, что-то откроется тебе совсем в другом свете. Эта Лиля… я не знаю, прав ли ты, подумай, пока не поздно…

Я не верил своим ушам, она стояла на своем, стояла и вовсе не думала сдаваться. После всего, что было сказано! Какая же сила моя Марго и какая я перед ней суетливая мелочь! Нет, больше так не должно быть, мне надо собрать себя воедино, что-то главное в себе определить, чтобы стать такой же твердой скалой, как и она. Нет, не в смысле упрямства, конечно, а в смысле цельности, единства личности, уверенности в том, чего достиг такими тяжкими усилиями. Смогу ли я?

И тут я почувствовал, что больше не в силах находиться дома, мне надо уйти хоть куда-нибудь, отдышаться, подвигаться, хотя бы съездить на автовокзал и взять билет на завтра.

На улице было неожиданно свежо, жара совершенно спала. Высокое вечернее небо на западе было словно устелено мелкими серебристыми светящимися перышками, и ветер дул ровный, живой, ощутимый всей кожей, от него было легко и радостно дышать. Я шел по любимому своему, родному и вечно непостижимому городу, непостижимому, как все большое, настоящее в мире, как человеческая душа и человеческие судьбы. Люди текли мне навстречу, мелькали лица, яркие пятна одежды, улыбки, обрывки разговоров, музыки, запахов, смеха. Только в метро я успокоился, здесь все было привычно, обычно: холодный свет, влажная прохлада, длинный знакомый звук подходящих и отходящих поездов. На автовокзале кипела толпа, на скамейках спали, торопились куда-то женщины с кучей детей и чемоданов, таинственно мерцая огнями, подходили и уходили автобусы, у касс змеилась бесконечная очередь. Мне самому было странно произносить название какого-то далекого незнакомого села, но билет я все-таки взял.

Когда я вернулся домой, Марго еще не спала, читала, лежа на спине, аккуратная, спокойная, розовый светильничек ярко высвечивал ее сосредоточенное лицо, пальцы рук, держащие книгу, очки на носу, — тайна из тайн. Я тоже разделся, лег, нажал кнопочку, и мой плафон тоже мгновенно наполнился и хлынул на меня желтым слепящим потоком. Что-то мешало мне, я пощупал, на подушке лежали сложенные вдвое листки. Письмо? И тут же Марго отложила книгу, аккуратно опустила на тумбочку очки, повернулась на бок и погасила свет.

— Спокойной ночи, — холодно, ровно прозвучал ее голос.

— Спокойной ночи, мама.

Я развернул листки.

«Дорогой сынок, — писала Марго, — трудно нам было сегодня с тобой говорить, трудно, потому что неожиданно для меня, я все время боялась сорваться, держала себя изо всех сил, да и у тебя был тяжкий день. Юрочка, поверь, я вместе с тобою скорблю о смерти Симы, она была очень несчастный, но честный, хороший человек, она всю жизнь работала, старалась никому и никогда не быть в тягость, а, наоборот, всем рвалась помочь, чем могла. Не всегда это было кстати, но намерения у нее были добрые, я не сомневаюсь. Так, наверное, из самых лучших чувств она и на тебя обрушила всю эту грязную историю. Напрасно она это сделала. Ты знаешь, вначале я думала, что сама расскажу тебе все это потом, когда ты вырастешь, но чем дальше шло время, тем очевиднее мне становилось, что этого не нужно делать. Ты мог увлечься, многое не так понять. К сожалению, так оно все и случилось. Конечно, я боялась, я думала, пусть все идет как идет, лучше ты узнаешь это позже, чем раньше, а теперь не знаю, может быть, я была и не права. Не в том, что разлучила тебя с этими людьми, а в том, что скрывала, кто они такие. Мне надо было подготовить тебя, вооружить против них, вырастить тебя более стойким. Что ж, признаю, это моя ошибка.