Алла Калинина - По образу и подобию

Юра, поверь мне, это плохая семья. Конечно, я почти не знаю их молодежи, дети не отвечают за своих родителей, но старшее поколение… Твой дед, имя которого ты теперь так рвешься носить, был настоящим капиталистом, у него были фабрики, лавки, дома. Он был законно репрессирован, законно. И бабушка твоя, как наседка, охраняла деда и детей, а главное, имущество. Она была суровая и властная женщина. Ты не знаешь, был момент, когда они хотели бежать. И твоего дядю Мишу тоже готовили для всего этого, он ведь был старший сын, наследник, и сестры его были обычные провинциальные барышни, которые только и мечтали, как бы выгоднее и скорее выскочить замуж. Могла ли я желать для тебя такой родни? Нет, Юра, нет. Я ведь знала другую, совсем другую жизнь, здоровую, чистую. Теперь о твоем отце. Он был младшим в семье и мало походил на остальных, все-таки он вырос уже в другое время. Он прошел войну, и прошел ее как подобает, с честью и наградами, это для меня и определило поначалу его образ, но я ошиблась в нем. Скажу тебе больше, то, что мне и трудно, и неприятно тебе говорить, — я любила его больше, чем он меня, и за это потом расплачивалась всю жизнь. Потому что он никого и ничего не умел любить. Может быть, он просто был упрямец, но все его поступки, и хорошие и дурные, были какие-то неосознанные, шли как бы сами по себе, он хватался за что-то и делал, а зачем делал — забывал, да ему и неважно было это, ко всему на свете, кроме того, чем он занимался в данный момент, он был совершенно равнодушен, он был человек без цельного мировоззрения. Когда мы поженились и родился ты, он весь был поглощен своим планом реконструкции завода, который должен был строить. Пойми, его поставили руководить стройкой, но он решил строить не этот, а другой завод, слыхал ли ты что-нибудь подобное? Стройка его не интересовала, он запустил ее, а ночами рисовал свои картинки, он играл в них, может быть, он даже понимал, что так нельзя, но не в силах был, не мог с собой справиться. Конечно, он был одаренный, способный человек, но на что он угробил свои таланты? Эта премия, про которую ты, наверное, слышал, она и погубила его, он совсем потерял голову, все свалил на мелких бездарных людишек, вроде Трофимова. Таких людей близко нельзя подпускать к государственному делу, а твой отец, когда у него не хватало времени на нас с тобой, и семейные дела тоже передоверял ему. Ужасно. А потом выяснилось, на стройке шло воровство, развал, гнусности всякие. Если бы я знала об этом раньше! Но он все от меня скрывал, так проявлялась его мужественность, он не видел во мне друга, который может и готов ему помочь, он не понимал меня, но я-то его наконец поняла. И тогда он отослал меня в Москву, под надзор сестер. Вот тут впервые я и встретилась с его семьей и узнала ее. Их тогда совсем не интересовала правда, за которую они теперь так тебя агитируют, они просто встали стеной за своего, как полагается в таких семьях. Я так не могла, мы были чужими, совершенно чужими, мы были во всем идейными врагами. Сначала я верила, что твой отец на самом деле не был причастен ко всему тому, что творилось на стройке, но постепенно уверенность эта у меня гасла. А тут еще меня начал вызывать следователь. Твоего отца впрямую называли вором, и я вынуждена была это терпеть! Больше я не могла, не хотела этого. И тогда я поняла, что должна навсегда оградить от позора тебя, тем более что нас с твоим отцом в то время уже почти ничего и не связывало, и к тебе он не проявлял никакого интереса. В то время у него уже появилась эта женщина. Я не осуждаю его, Юра. Слабый человек, он нуждался тогда в утешении, ему хотелось спрятать голову под чье-то крыло, а я для этого не подходила, он знал, что я буду многого требовать от него, что не дам ему опускаться. Он пасовал передо мной, как пасовал перед тем, что натворил, он ведь даже и не пытался всерьез защищаться. Но тогда это уже не касалось меня, я приняла решение, и все было кончено. Ты вырос в чистоте и теперь спрашиваешь с меня за это? Эх, Юра, Юра, заслужила ли я твои упреки? Совсем не сладко мне было жить одной, совершенно одной, но ты знаешь, я никогда не пыталась выйти замуж, я не хотела больше компромиссов, ради чистоты в доме, ради тебя. Что же еще осталось необъясненным из нашего с тобой сегодняшнего конфликта? Только то, что я все это решила сама, не спросившись тебя? Но тогда, когда я принимала это решение, ты был еще младенцем, а потом, как я должна была выбрать это время? Шестнадцать, восемнадцать лет, двадцать один? И зачем, что бы это дало, что бы прибавило нам обоим? Не правильнее ли было положиться на судьбу? Конечно, она могла и вовсе избавить тебя от этого, но получилось так, как получилось. Ты говоришь, что Сима умерла из-за меня. Неправда, нет, это муки совести ее заели, не должна она была так поступать, ведь столько лет уже, целую жизнь мы были с ней в добрых отношениях, зачем же надо было так, за моей спиной? Я изо всех сил стараюсь простить ей это, не так-то это легко, поверь мне. Вот и все. Теперь остался только один вопрос — твоя женитьба. Юрочка, ради бога, ради бога, не делай это только для того, чтобы уйти от меня, разорвать со мной. Это безумие! Такой серьезный шаг ты не должен совершить из каких-то мелких, преходящих соображений. Почему вдруг Лиля, ты же никогда особенно не выделял ее? Завтра ты уезжаешь, это хорошо, я рада этому, отдохни, обдумай все хорошенько, приди в себя от всего того тяжелого, что так неожиданно обрушилось на тебя. Я тоже постараюсь взять себя в руки и надеюсь, от всей души надеюсь, что через неделю мы встретимся, как прежде, самыми близкими на свете людьми. Твоя мама».

Я отложил листки и сразу же погасил свет, я боялся, что она что-нибудь скажет мне сейчас, что-нибудь такое, от чего я сорвусь. Я не принял ее письма, не принял. Если бы она написала мне его раньше! Может быть, тогда оно бы меня и устроило в какой-то мере, но сегодня… Нет, я был уже не тот. Я искал и нашел, не хорошую семью, а свою. Я нашел себя в ней. А она… Как она говорила со мной, что говорила! Как осторожно дозировала факты и умолчания, чтобы убедить меня, что мои близкие мне не подходят, как ловко подсовывала свои суждения там, где я должен был думать и решать сам. Зачем она написала мне это письмо, зачем? Пыталась защищаться или нападать? И для чего примазала к этому Лильку, какое отношение Лилька имеет к тем, старым делам? А что, если Марго просто проверяет, сохранила ли еще свою власть надо мной? Она скажет — и я соглашусь, ведь она сама пишет: вот я вернусь от Бориса, и вся наша жизнь потечет по-прежнему. Но я не хочу так, не хочу! Я должен все переменить, я не ради этого женюсь, а поэтому, потому что я уже другой, я не имею права больше, не могу порхать по жизни, как веселенький мотылек. Отдает ли себе отчет Марго, какую роль пытается сыграть в моей жизни? Это ведь так важно знать, лжет она мне или самой себе; во всяком случае, ложь — состояние для нее вполне естественное. И это она смела говорить со мной о чистоте?! Что же такое чистота в ее представлении, неужели только отсутствие в доме посторонних мужчин? Не может моя мать быть такой недалекой. Скорее я поверю, что она играет передо мною святую простоту, ловко лжет в надежде, что я все такой же невнимательный, поверхностный истец, каким был всю мою прежнюю жизнь. Она просто слегка отредактировала эту давнюю историйку под мой ребяческий вкус, она давно поднаторела в этом деле. Но ради чего она так старается, ради чего? Да ради собственного своего спокойствия конечно же. Чтобы остаться непогрешимой и всегда правой. Нет, совсем не за меня она борется — за себя.