Алла Калинина - По образу и подобию

— Валя, а на каком кладбище лежит отец? Я подумал…

Валентин смотрел на меня несколько мгновений, словно не понимая.

— Понятия не имею, — сказал он наконец. — Я тогда был еще мальчишкой…

— И вы с тех пор ни разу?..

— Не знаю, может быть, мать и ходила…

— Но как же так, как же так!..

Валентин сердито махнул на меня рукой:

— Послушай, нашел время! Все у тебя как-то сбивается в кучу! Ну найдем мы могилу отца, найдем, не сейчас же!

«Не сейчас, — думал я, шагая в толпе, — конечно, не сейчас, но когда? Где в нашей жизни место для таких вот совершенно обязательных вещей!» День поминовения родителей — это было что-то из церковной жизни, чего мне сейчас не хватало. Забыть могилу отца в моей жизни оказалось гораздо нормальнее, естественнее, чем ее разыскать. Мы уже подходили к месту. Все было так быстро, так просто, уже желтела разрытая земля, уже сворочен был на сторону чей-то крест и два бойких мужика скакали с веревками по чужим могилам. Кто-то сказал: «Прощайтесь», и мы медленно пошли мимо Симы по кривой затоптанной тропке, снова я увидел ее неподвижное важное бронзовое лицо и спрыгнул в сторону. И в этот момент вдруг налетел порыв ветра, где-то загрохотало, и первые теплые крупные капли ударили мне по плечам, еще, еще.

— Скорее, надо закрывать, — раздался чей-то деловитый голос.

— Хорошего человека земля дождем провожает.

Запросто, по-плотницки застучал молоток по крышке гроба, дождь уже барабанил вовсю, земля разъезжалась под ногами, женщины раскрывали пестрые зонтики. На минуту я увидел в толпе худенькую спинку дяди Миши, он уходил, торопливо ковыляя по дорожке; младший внук неловко одной рукой поддерживал его под локоть, другой раскрывал над ним розовый с желтым зонтик.

— А землю-то, землю-то бросить!

Я наклонился, поднял влажный кусок глины, еще один, еще — за себя, за Марго, за дядю Мишу — и бросил в яму, в которой уже набиралась под гробом желтая вода. Мужики заработали лопатами, ливень молотил, от их мокрых спин поднимался пар. Они кое-как охлопали по краям холмик, воткнули палку с номером, покидали мокрые, раскисшие от жары цветы — и все было кончено. От земли на глазах поднимался туман, казалось, они задышали все разом, мертвые. Синяя, почти черная туча все наползала, наползала на нас, и вдруг сделалось совсем темно, и загрохотало, и хлынуло с новой силой. И тут уже все побежали, и сразу на кладбище стало тихо и пусто, и казалось, одни только мы несемся во весь дух к своим машинам, мы и ливень, которого все так ждали со вчерашнего дня.

Потом были странные, нелепые какие-то поминки. Все по очереди протискивались в маленькую Симину комнатенку, присаживались возле накрытого стола и почти тотчас же вставали. Было тесно. Набравшие тепло стены еще излучали жар, ни есть, ни пить в этой духоте было невозможно, пока Валентин не догадался наконец открыть окно, и все разом вдохнули влажный, остывающий грозовой воздух, наконец-то можно было дышать. Говорили мало и больше — о своем, общались, стояли группками в коридоре, на кухне, на лестничной клетке, ни одной речи не было произнесено, но все всё понимали, Симе не нужны были пустые слова, они ее будут помнить, и этого достаточно. Валентин был недоволен, столько мы хлопотали, а стол стоял почти и нетронутый, разве что старушки поели на кухне да я вдруг налег на салат, приготовленный Тамарой, что-то такой он мне вдруг показался вкусный после длительной моей сухомятки. Мне-то давно надо было уходить, а я все сидел и сидел, да просто боялся идти домой, боялся! И в то же время радовался — Марго дома, это же совсем другая жизнь! Но другая жизнь была раньше, а теперь… кто знает, что будет теперь!

Когда я вышел из дома, дождь уже перестал, синяя туча полегчала, посветлела, отползла в сторону, но оттуда еще погромыхивала добродушно и не страшно. Было по-прежнему жарко, но воздух стал свежий, прополосканный, ветерок пробегал по листве, стряхивая последние капли, земля парила, и асфальт уже был сухой, только в низинки стекали последние ручейки. Я шагал к метро и вспоминал, как первый раз, потрясенный, всклокоченный, возвращался от Симы. Тогда тоже шел дождь и так же все было, так же, да не так, тогда все, чему суждено было случиться потом, едва еще мерещилось впереди, неужели только три недели прошло, всего три недели? Ветер, ветер, ветер шумел, я блаженствовал, подставляя ему грудь, взмокшее лицо, влажные от пота волосы. В метро было тихо, прохладно, я старался успокоиться, прийти в себя перед встречей с Марго и все-таки все заметнее замедлял шаги перед домом, потом сел на лавочку и посидел пять минут, уставившись глазами в землю, ни о чем не думая. Потом решился и вошел в подъезд.

Марго появилась из комнаты и двинулась ко мне по темному коридору, спокойная, ярко-голубые глаза фарфорово светились на загорелом неулыбающемся лице.

— Здравствуй, сынок! Что за важные дела так тебя задержали?

— Подожди, мамочка, сейчас, здравствуй! — Я поцеловал ее и потерся щекой о ее щеку, такое знакомое, привычное движение.

Она отстранилась и снова пристально посмотрела на меня:

— Так что же случилось, Юра?

— Да, случилось. Но почему ты так спрашиваешь меня? Разве я твоя собственность, что обязан всегда лежать на месте, а если не лежу, то ты сердишься?

— По-моему, это ты сердишься.

— Я — нет, со мной совсем другое дело. Просто я был на похоронах, не самое веселое занятие, согласись.

— Кто же умер?

— Сима.

— Какая Сима? Я не понимаю, Юра…

— Нет, нет, ход мыслей у тебя совершенно правильный, та самая Сима, Серафима Георгиевна, моя тетка.

— Какая тетка, что ты говоришь?

— Ах, мама, ну какой же смысл теперь-то играть в эту игру? Разве ты не понимаешь… Ты сама, своими руками толкнула меня к ней.

— Юра, перестань, перестань! Я просила только позвонить, и все.

— Ты просила только позвонить, и все, и твердо верила, что так оно и будет?

— Что она наговорила тебе?

— Не правильнее ли было бы спросить, что случилось со старухой, мама?

— Да, да, пойдем в комнату, надо успокоиться…

— Так ли уж надо, мама? Может быть, наоборот, поволноваться? Ведь не собачонка же потерялась, человек ушел, близкий тебе, хороший. Ты сама должна была быть там сегодня, да я струсил, не вызвал тебя, так что попереживай хоть сейчас, хоть для виду, если чувств в тебе не осталось!

— Ничего, ничего не понимаю, чего ты ждешь, чего требуешь от меня?

— Я? Ничего. При чем здесь я? Сима умерла, поплачь для начала, а потом и поговорим.

Конечно, мне жалко было Марго, жалко, но остановиться я не мог, не так она себя повела, не так, не этого я от нее ждал. Мы сидели в комнате, окно было открыто, и такой свежий воздух вливался к нам, но мы не замечали его, расстроенные, взвинченные.