Омар Кабесас - Горы высокие...

Помню, в тот вечер над нашим партизанским лагерем пролетел вертолет. Чтобы нас не заметили с воздуха, мы быстро затушили костер и приготовились к обороне на случай появления гвардейцев. Усилили посты, приготовили рюкзаки. Но ничего не произошло. «Если только эти сволочи появятся, мы им покажем райскую жизнь», — говорили мы, глядя вслед улетавшему вертолету. Я не мог примириться со смертью Тельо, не мог простить ему, что его убили так просто. В тот вечер я лежал в гамаке и размышлял над всем этим, думал о Леоне, об университете и о том, что партизанская война — это тяжелый труд. При этом я не связывал свои переживания с гибелью Тельо. Студенты в городе устраивали демонстрации и забрасывали полицейских камнями, но какое представление могли иметь студенты о настоящем бое? Что знали они о жестокости гвардейцев?

Горы тоже были охвачены страхом. Ветер успокоился, листва на деревьях перестала шелестеть, и наступила тишина, поразительная, давящая тишина. Птицы прекратили петь, словно чего-то испугавшись… Все затаилось в ожидании чего-то страшного. Я не мог объяснить, что произошло. Партизаны о чем-то переговаривались между собой. Может быть, товарищи, прошедшие вместе со мной тренировку, чего-то испугались? Некоторые из партизан странно спокойно отнеслись к гибели Тельо. Многие недоумевали, почему же сам он не поступил в нужную минуту так, как учил нас. Они как бы порицали его за это…

Затих шум в ущелье, не прекращавшийся раньше ни днем ни ночью. Как бы притаился, слился с неподвижно стоявшими деревьями. Замерли партизаны, не слышно было ни смеха, ни разговора товарищей, готовивших еду на кухне и моловших кукурузу. Мне казалось невероятным, что Тельо не стало… Ну так что же, может быть, все-таки стрелять в положении с колена и не было таким уж нужным делом? Теперь нам начинало казаться, что все это было просто теорией, а гвардейцы силой и мощью своего оружия сводили все на нет. А ценил ли он сам эти знания и опыт, который передавал нам? Гвардейцы взяли над ним верх, хотя, быть может, не знали всего того, что знал Тельо. Что же, они, выходит, в тысячу раз сильнее нас, насмехаются над нами или не обращают на нас никакого внимания, и, хотя ты уже стал опытным партизаном, они тебя рано или поздно убьют? Так что же, выходит, твои знания ни к черту не годятся? Если для борьбы с гвардейцами твоих знаний недостаточно, так что же нужно сделать, чтобы покончить с ними, ликвидировать национальную гвардию? Как же мы сможем покончить с диктатурой Сомосы, если гвардейцы не боятся нас, если им наплевать, умеем ли мы стрелять или вообще сражаться?.. Гибель Тельо настолько удручающе подействовала на нас, что многие даже усомнились в том, что его методы борьбы годятся для борьбы с гвардейцами. Теперь нам казалось, что в случае, если действия гвардейцев нейтрализовать не удастся, нас всех они просто перебьют. Я вспомнил, что Тельо постоянно восхищался Че Геварой и Карлосом Фонсекой. Меня мучил вопрос, жив ли Карлос Фонсека сейчас, не погиб ли он от рук гвардейцев? Приходила даже мысль о том, что партизанская война с таким могущественным противником бессмысленна… Если бы Че Гевара остался в живых! Ведь тех, кто убил его, тренировали рейнджеры, которые готовили и тех, кто убил Тельо. Сомнения терзали меня. Не были ли наивным донкихотством действия Че Гевары, Тельо, наши собственные действия? Может быть, студенческое движение — это обычное стихийное движение, которое ни к чему не приведет? Не была ли простым исключением из правил революция на Кубе, которую возглавили такие выдающиеся личности, как Фидель и Рауль Кастро, Камило Сьенфуэгос? Может, там удалось добиться победы потому, что враг просто не был подготовлен, а империализм еще не обнажил свои когти?

Постепенно пессимистические мысли исчезают из головы, притупляется чувство горечи, и ты начинаешь более здраво и спокойно рассуждать. Тебя успокаивает сознание того, что СФНО вдохнул в нас веру в нашу историческую миссию, в необходимость проявлять героическое упорство; и тут мозг твой начинает лихорадочно работать. Ты понимаешь, что в этой борьбе погибнет много твоих товарищей, может быть, и ты сам сложишь голову, но продолжать борьбу необходимо, потому что только так можно покончить с диктатурой тирана. Быть партизаном значит стоять на определенной моральной позиции. Если же придется умереть, то смерть твоя будет своего рода протестом против произвола сомосовцев. Таким протестом была и смерть Тельо, и мы были готовы на такой же протест. Мы были обязаны именно теперь забыть о своих мечтах, надеждах, иллюзиях и преодолеть трудности, с которыми мы сталкивались в горах, и всевозможные препятствия. Нам было важно воспитать в себе стойкий характер, преодолеть сомнения в наших собственных военных способностях, тщательно скрывать свои опасения относительно наших реальных возможностей одолеть противника; и в то же самое время нужно было мобилизовать все свои силы, чтобы смело идти на врага. Каждый из нас испытывал настоящие муки совести оттого, что поддался минутной слабости, на какое-то время разуверился в своих силах, в силах своих соратников по борьбе. В глубине нашей души родилась решимость не отступить ни на шаг, не пойти на сделку с совестью, даже если придется умереть.

На следующий день я проснулся с огромным желанием сражаться, готовый умереть, если смерть наша послужит открытым вызовом врагу. Иными словами, проснулся я с искренним желанием жить и умереть во имя жизни.

Дня через три после смерти Тельо мы пришли к выводу, что гвардейцы обязательно отправятся на поиски нашего лагеря. И тогда мы решили сменить место расположения. Направились вверх по ущелью. Питались коровьим мясом. Каким же вкусным казалось оно! Затем нас нашел один из сочувствующих нам и предупредил: «Товарищи, в вашу сторону направляются гвардейцы, и ведет их парень из соседней деревни, которого гвардейцы заставили указать дорогу к вашему лагерю». И тогда был отдан приказ быть готовыми встретить врага и дать ему достойный отпор. Я с трудом натянул сапоги на свои забинтованные ноги. Все мы испытывали страстное желание поскорее пойти в бой и были готовы погибнуть в схватке с гвардейцами… Мы начали подниматься вверх по ущелью. Оно было шириной примерно пятнадцать метров, все заполнено камнями и тянулось извилистой лентой по каменистым горам. Вокруг стояла тишина. Мы притаились и три дня ждали, когда приблизятся гвардейцы. Однако гвардейцев не было, но и нам оставаться в ущелье не имело смысла. Построившись в колонну, мы начали подъем в горы. Мы с Родриго двигались во главе передового охранения, Модесто с основными силами — в центре колонны, а Аурелио Карраско — во главе тылового охранения. В реке, которую нам пришлось переходить, было множество камней, но вода была кристально чистой, и все камни хорошо просматривались. Мы старались осторожно ступать по камням, но срывались и падали в воду. Повязки на моих ранах намокли, и это вызывало страшную боль в еще незаживших язвах. Но именно в эту минуту мне меньше всего хотелось умирать. Достаточно того, что погиб Тельо, и никто не знал, кто же будет следующим. Винтовка моя была заряжена, и, по мере того как поднимались в горы, возникало страстное желание поскорее вступить в схватку с гвардейцами, чтобы разом покончить с ними, со всей этой заразой, с голодом, со всем тем, что оставил нам в наследство диктаторский режим. И я ощутил неистовую ярость, которая миллионами маленьких атомных взрывов кипела во всех порах. Огрубевшие пальцы сжимали автомат, и я с нетерпением ожидал появления гвардейцев. Не хотелось умирать, ничего не совершив в жизни, не выполнив самого главного — не защитив завоевания революции.