Омар Кабесас - Горы высокие...

А я снова иду к очагу. Вот-вот Адольфина должна прийти. Надо бы встретить ее. Но как это сделать? Они же не позволят. Лучше и не пытаться впустую.

И я, ни к кому не обращаясь, говорю:

— Ну что за жизнь проклятая?!

Сержант посмотрел на меня. Молчат, словно воды в рот набрали. От такой тишины мне как-то не по себе стало. Хоть бы кто зашел. Не знаю, что изменилось бы, по мне — спасение. Хоть бы кума, на худой конец, заглянула. Да нет, зачем желать зла ближнему, который тебе ничего плохого не сделал? Властей уважать надо и когда они молчат.

А я опять, будто ни к кому не обращаясь, говорю:

— Все еще не идут мои ребята.

А на небе тучка с солнышком опять в кошки-мышки играет. Хорошо бы туча победила. Ребятишки ноги не обожгли бы. Наконец солнце за тучу зашло, и сразу же подул свеженький, словно ночной, ветерок. Меня будто от холода в дрожь бросило. Холодок в такое время в наших краях — это просто чудо.

Мы этот час называем часом дьявола, потому что только он и осмеливается на солнце выйти, лечь на камень и жариться, словно в пекле.

— Всего ожидать можно…

— Эта старая шлюха меня раздражать начинает.

— Может, эта собачонка — авокадница? Шума поднимать не хочется, а то с удовольствием всадил бы в нее пулю.

«Они для того и созданы, Лупе, чтобы режим защищать». Если бы не Хосе, меня давно бы в живых не было. «Стоит тебе это понять, и ты увидишь, что такие вопросы надо решать по-другому, не по прихоти одного человека, дескать, это мне нравится, а это нет, дескать, они гады. Нет, Лупе, они не гады и даже не сучьи дети. Они такие же, как и мы. Только они — на стороне врагов, на стороне своих собственных врагов, вот что интересно. Разве среди полицейских ты увидишь владельцев асьенд, двухэтажных домов или роскошных автомобилей? Эти-то ездят в джипах. Эти у богачей — слепые орудия, вроде как у нас мачете. Разве их увидишь по моде разодетыми? Нет. Когда они переодеваются в гражданское платье и идут повидаться со своими домашними, они такие же бедолаги, как и мы. Их даже не узнаешь. Они другими становятся, такими, какие на самом деле и есть. И не я это выдумал, и не кто другой. Это же ясно как божий день».

Так мне говорил Хосе. Что мы без него?!

«Вот потому и говорю, что вопрос нельзя решить так, как один того захочет. Решать нам всем угнетенным вместе нужно. Сознательным, самое главное. Можешь быть угнетенным и не понимать, что кругом творится. Дело не в том, бедняк ты или не бедняк. Дело в том, насколько сознателен каждый, насколько сознательны все мы. Тогда и жизнь станет чистой, словно вода в горном ручье».

Что бы из меня вышло без Хосе?

«Вы не должны забывать, что в винтовке весь смысл жизни, что мы сильные, что нас боятся, когда мы как настоящие мужчины беремся за оружие и умеем стрелять, когда нужно. Пока у нас в руках оружие и пока не дрожит рука — мы живем».

А сволочная блоха все кусает.

— Похоже, идет девчонка…

— Кажется…

— Стой, не будь болваном…

Обрадовавшаяся Пихириче, виляя обрубком хвоста, проворно выскочила на улицу. Я же обрадовалась тому, что они не двинулись с места. Один все чесался, другой разглядывал муравьев. Моей девочки так долго нет, что они чуть было за ней не отправились. А она наверняка еще к куме за лепешками не заходила. Когда они поймут, что она не скоро появится, их ничем не удержишь. Вон увидели, что за забором кто-то появился, и сразу заерзали.

А она сейчас, наверное, к куме в дом заходит. «Добрый день», — говорит. Хорошо бы, если бы ей там задержаться подольше случилось. Пусть бы им от меня что нужно было. Я их, может, выпроводила бы. Но они темнят что-то насчет Адольфины, и мне страшно становится.

— И чего такого девочка могла сделать?

— Удрала же она от нас.

— Я видел их у поворота.

— Кто-то, похоже, водит нас за нос.

Мне только и остается, что играть в дурочку. Если хотят с девочкой поговорить, пускай ждут ее.

Все эти женщины здесь, конечно, шлюхи. Такими они и родятся. А вот мужчины на два вида делятся: мы настоящие мужчины, кто вот эту форму носит, и остальные — недоноски. А среди нас надо выделять самых-самых сильных, особую гвардию — тех, которые школы с китайцами-каратистами и белыми сихологами окончили, тех, которые, чтобы сильными быть, картофельное пюре едят.

С нашими врагами нельзя церемониться. Никакой жалости и пощады. Быть веселым и добреньким — это значит проституткой быть. Дай индейцу только палец — он руку отхватит. Стоит тебе только улыбнуться — индеец считает, что ты ему свой в доску. Вот почему полумерами с гражданскими не обойдешься. Стоит тебе глаза прикрыть, как унесет тебя течением, словно щепку. И то надо учитывать, что индеец еще с тысяча девятьсот тридцать второго года за коммунизм.

Как же нам, националистам, быть, если коммунисты толкуют, что все равны? А ведь мы совсем не такие, как все. Такого здесь быть не может. Как мы можем быть равны с гражданскими, у которых к коммунистам любовь такая? Для нас лучше чужое, иностранное, оно хоть и не свое, но почти всегда пользу приносит. Тогда как индеец думает, что имеет право наплевать на всех только потому, что он индеец. Вот мы и держим его в узде. А если его надо убивать, будем убивать, потому что сволочная натура в нем испокон веку заложена. Дело совсем не в том, что мне на свою расу наплевать, а в том, что это правда. А за правду Иисус Христос жизнь отдал.

В день когда индейцу из гражданских удастся стать президентом республики, будьте уверены, всех нас за ноги повесят. Я убежден в этом не потому, что инструктор-янки особенно много говорил нам про это. Мы сами это понимаем.

Гринго толковал нам, что самое важное для нас не высокая плата и хорошая жратва, а убеждение, что мы за веру воюем, что мы спасаем эту проклятую страну от коммунизма. В тридцать втором году, когда коммунисты еще и не победили даже, уже начали теснить богатых людей, людей с положением. Народ ненавидит богатых. Мы рождаемся с чувством зависти, мы не можем видеть счастливого взгляда у другого, поэтому все время думаем, как бы напакостить ближнему своему. Мы для того и созданы, чтобы штыком и гранатой, решительностью и силой покончить с завистью. Коммунизм на пороге. Потому мы все больше и больше готовимся.

Наши инструктора-иностранцы не дают нам ни минуты отдыха. Они говорят, что за свободу и демократию готовы умереть вместе с нами, лишь бы вырвать национализм с корнем. И я с этим согласен. Надо огнем выжечь всю нечисть. Со всей этой вонью будет покончено тогда, когда все мы, объединившись во Христе, пойдем за ним и уберем священников-коммунистов. Не думайте, у нас есть высшая религия, подлинная, та, которая с севера к нам идет! Нам предоставлено право выбирать между святыми последних дней — мормонами и иеговистами. Их вера несет человеку свет и надежду на вечное счастье. И нечего нам цацкаться с братьями и сестрами, дядями и тетями, двоюродными братьями и сестрами и даже с родителями. Если они хотят оставаться темными, это ихнее дело. Каждый из своего зада волен сделать барабан. А пуль захотят, пусть не сомневаются, получат. Любоваться не будем и слюни не распустим.