Омар Кабесас - Горы высокие...

Лучше было бы обмануть ее и сказать, что Хустино тяжело ранен, но правду уже выпалили, и весть быстро облетела все селение. С Хустино и на самом деле жуть что сделали. Тело нашли в одном месте, а насаженную на кол голову — в другом. Раненько утром, часов в шесть, шли люди на работу и увидели что-то круглое на колу. Кто мог подумать, что это голова человеческая? Мыслимо ли такое злодейство?!

Потом заметили, что к дому Гуадалупе люди бегут. А когда спросили, что случилось, они нам и рассказали да еще спросили у нас, как лучше сказать об этом Лупе, чтобы не сразить ее на месте. Моя мама посоветовала не спешить и добавила, что лучше, если Лупе своими глазами увидит и сама все поймет, ей не так больно будет, в еще — что нужно сходить в асьенду и сообщить Чепе. А потом мама сказала, что пугать Чепе не надо и что она сама сходит и скажет ему. А пока пусть он спокойно работает.

Один рассказал вот что:

— Видишь ли, дело какое. Работал я тут неподалеку. Вижу висит на колу что-то. Но мне вроде бы и ни к чему как-то, пока не заметил, что люди останавливаются в разговаривают. Я-то давно уже видел, что висит что-то. Но что? Разобрать трудно, темновато еще было. Я ведь на работу до свету прихожу…

Потом какие-то люди, одетые в штатское, понесли его домой. Первой их увидела жена Хустино. Она в патио была одна, без ребят. Ребят не было, они ушли, вернее, их увели — малы еще. Наверняка власти пронюхали, что несколько недель назад Хустино собирал в округе народ на демонстрацию к банку. И жена Хустино подумала, что власти ведут расследование, а потому на всякий случай спряталась — так и Хустино ей раньше советовал — за стволами пальм, которые принесли несколько дней назад, чтобы уборную сделать. Дом-то их у дороги стоит. А по дороге постоянно с раннего утра народ ходит. И все видно, что в патио делается, а есть такие, что любят еще и подглядывать.

— Семь пуль в него всадили.

— Толкуют, одной такой пулей пальму свалить можно.

— Какое зверство-то!

— Говорят, когда тетушка Лупе пришла на место, где был ее сын, она только глаза закрыла…

— Ни одной слезинки не проронила…

— Могут подумать, что сердце у нее каменное. Но только те, кто этих людей не знает…

— На остаток жизни силы бережет…

— Мертвые уже отмучились, а мы, живые, все еще ползаем в этой юдоли горя и слез.

— Все знают, как Лупе и Хосе всю свою жизнь трудились, да так ничего и не сумели добиться, никакой радости не видели. Только работа и работа.

— Трудно на поденщину жить.

— Даже на девятый день за него не молилась…

— Нечего нам в чужое горе лезть.

— И священник не захотел вступиться…

— Хосе пошел на работу, как будто ничего не случилось, а Лупе дома закрылась, не показывалась несколько дней.

— Я иногда к ней заглядывала, хотела помочь, с ребятами посидеть. Про свое горе она ни слова. Зачем раны бередишь?

— В таком разе лучше помолчать…

— Чем горю поможешь?..

— Живым помогать надо…

— Не приведи господи такое пережить!

Каждому хотелось выразить Лупе свое сочувствие. Сегодня тебе, завтра мне. Горе тетушки Лупе стало нашим горем.

После этого властей какое-то время в селении совсем не было видно. Понимали, что натворили. Дальше развилки носа не совали. Приедут туда, зайдут к Дону Себастьяну, прохладительного выпьют, спросят про новости, но не потому, что на самом деле их что-то интересует, а так, чтобы не молчать. Дон Себастьян отвечал им, что все тихо. «Скорее уйдут, сволочиться не будут».

Люди стали бояться ходить на развилку. Никому не хочется с властями связываться. Особенно тем, кто дела делал. Они на глаза властям не лезли. От властей пощады не жди.

А народ говорил:

— Молодец Лупе…

— Как можно такое выдержать?..

— Не думай, такое даром не проходит. Полжизни потеряешь, поседеешь раньше времени.

Так судили соседи.

И Хосе под стать Лупе. Настоящий индеец своего сына про себя оплакивать должен. Перед нами он крепкий, как сейба. Никто не знал, что у него на душе, как он страдает. Обо всех он заботился, почти не отдыхал, дела общины решал. Мы подмечали, сколько он сердца в них вкладывает. Туда, сюда — все время в делах и заботах. Душа кооператива. Выдержки у него, как у сеньора, на все хватает. Есть у него слабости, но не такие, как у других. Например, он не разрешает называть себя доном Чепе. Когда мы собираемся в кооперативе, он как бы в шутку говорит нам:

— Называйте меня просто Чепе, никаких даров [22] Игра слов: дон — по-испански почтительная форма обращения, принятая среди крестьян, и вместе с тем — дар, подарок. мне не надо.

А мы ему в ответ:

— Ну, дон Чепе, выходит, что и молодым свое уважение к тебе нельзя выказывать?

И он:

— Для меня все друзья. Если в кооператив вступил, значит, компаньеро, и неважно, молодой ты или пожилой.

Вот так мы и привыкли называть его: Хосе или ласково — Чепе.

Мы не оставляли Чепе в горе, вместе с ним переживали утрату, но говорить о ней можно было только с Лупе. Он сам сказал нам:

— Мне никаких утешений не надо. И поминок на девятый день тоже. У священника попрошу прощения.

И даже священник понял, что только так Чепе может заглушить свою боль по Хустино. Мы все уважаем Чепе.

— Жизнь продолжается, — говорит он.

Собачонка мне все одно что родная. Она меня охраняет, когда я остаюсь с ребятами. Она со мной, когда ночь черным пологом нависает и тебя охватывает страх, что больше уже никогда не рассветет. Посапывает она себе под повозкой, и нам вроде веселее становится. Иногда вынюхивает что-то, а то вдруг, задрав морду к небу, лаять принимается.

Веки вечные собаки около человека. В евангелии же говорится, что, когда миропомазанник вместе с бедным людом шествовал, собаки вокруг него резвились и подпрыгивали, стараясь за тунику зубами ухватить. Божьи твари.

Вот потому я и говорю, что моя собачка для меня вроде дочки, сестры, тетки родной, бабушки, племянницы, внучки, правнучки, праправнучки. Собачка лает, когда о себе напомнить хочет, или дать знать, что поесть хорошо бы, или когда озябла. Правильно говорят, что без собаки и дом не дом.

Когда души умерших бродят неприкаянные, собаку лучше привязать к дереву — хокоте или какаовому, иначе собаке может достаться. А если ее привязать, то души принимают собаку за собрата по несчастью и не нападают на нее. Только обязательно к хокоте или какаовому.

Бедненькая моя собачка-авокадочка! Так их называют за то, что они паданцы авокадо едят в асьендах, тем только и живы. Но я-то своей голодать не даю. Всегда кинешь ей лепешку. Она, как и мы, с солью любит. Правда, иногда уходит искать чего-нибудь своего, собачьего, а то и авокадо наестся. Откуда мне знать?