Омар Кабесас - Горы высокие...

А вот уже и гуардабарранка [27] Певчая птица Центральной Америки. проснулась, прыгает с ветки на ветку, клюет зрелые плоды и насвистывает громко-громко. Или сядет на влажный мох, напьется воды болотной, поглядит на себя в водяное зеркало и опять — «фьють-фьють». А горлица отвечает гуардабарранке. И другие птички подают свои голоса.

По этой дороге под пение птиц бредут мои Адольфина, Бенхамин, Эстер и Мончо.

— Наконец показалась девчонка…

— Быстро к двери! Я тебя отсюда прикрою…

— Тебя ищут! — успела я крикнуть.

А она, будто ничего не случилось, говорит поотставшим малышам:

— А ну поживее, поторапливайтесь!

Пихириче выскочила ей навстречу и радостно вовсю крутит остатком хвоста. «Вот и моя внучка», — говорю я. Нет, совсем ничего я не говорю. Это у меня в мыслях проносится, Зачем говорить, если вот она входит в дверь, на голове узел с тортильями, и кричит:

— Живей, живей! Давай поскорей, деточка, все бы тебе играть! Всю дорогу с Мончо ссорились. Никак идти не хочет. Уснул у крестной, пока тортильи пеклись.

Солдаты достали свои записные книжки. И началось, как обычно:

— Полное имя и фамилия? Сколько лет? Кто твой отец? На что живешь? Откуда пришла? Как попала в Чалате? Состоишь ли в крестьянской федерации? С какого времени? Зачем приехала к бабушке?

А Адольфина в ответ:

— Вы капрал Мартинес, не так ли?

А он:

— Что с этой дурехой?

Другой вмешивается:

— Разве я не говорил, мой командир, что народ здешний совсем не слушается, обнаглели люди.

Адольфина:

— Моя мама и мой отец мне про вас говорили. Вы приходили вместе с Вильямом в дом к моему деду, отцу моего отца.

А он:

— Ну, девчонка, хватит! Я тебя уже наслушался. Ты меня с кем-то путаешь. И довольно спрашивать! Здесь только мы вопросы задаем. Не хватало еще, чтобы ты книжечку достала и начала записывать…

Другой опять вмешивается:

— Не хочет народ по-хорошему. Чем лучше относишься к ним, тем больше тебе хотят напакостить. Прямо из себя выходят, когда мы спокойно свое дело делаем.

А он:

— Без твоих речей обойдусь! Я и сам могу врезать ей по затылку… Это правда, что ты с коммунистами якшаешься?

А я:

— Дон сержант, до сих пор мы уважали власти. Если они спрашивают, мы отвечаем на вопросы. Мы хоть и бедные, но вежливые. Я попрошу и вас быть такими же. Не грозились бы и не оскорбляли бы лучше. Вы должны понять девочку. Она спрашивает, потому что пережила много. Отец в тюрьме, матери власти чуть глаз не выбили, а теперь до деда добрались. Сами посудите, сколько на нашу долю досталось.

Другой:

— Мы женщин не трогаем.

И Адольфина:

— Да вам все равно! Мою маму вон как ногами били. Я знаю, что и вы, сеньор капрал, в этом замешаны. Это я хорошо знаю. Больше того, я знаю вашу маму, донью Патрисию. И не вздумайте сказать, что это не так. Я дочь Элио Эрнандеса, о котором вы не хотите сказать, где он.

А я взяла ее за руку, прижала к себе и сказала:

— Девочка, не будь грубой, уважай сеньоров и отвечай, когда тебя спрашивают… Вы должны понять, дон сержант, что она еще маленькая и не может прийти в себя после пережитого. Мы же не каменные и иногда срываемся…

И другой:

— Хочешь не хочешь, а, видно, тут еще не перевелись слишком грамотные старые шлюхи.

И я:

— Вы должны сказать, зачем пришли. А вы уже тут столько времени и все молчите, вот потому мы и спрашиваем. Она же еще несамостоятельная, собой не распоряжается. Понимаете, дон сержант?

И он:

— Власти вы уважать перестали, вот что. Вам будто в голову что-то ударило. Давайте по-умному. Лучше будет. Скажите своей внучке, чтобы она покладистей была. Мы дело свое делаем, и у нас ни один волос с ее головы не упадет.

И я:

— Не хочу, чтобы при ней так говорили. Со мной — пожалуйста. Я старая и ко всему привыкла.

И Адольфина:

— Ну ладно, пусть скажут, что им от меня надо.

Мне показалось, что у них нет плохих намерений. Хотя людям этим доверять совсем нельзя.

— Мы хотели поговорить с вами наедине.

Чудо какое: на «вы» обращаются! Ишь ты — воспитанные, особенно когда туману напускают.

— Дело в том, что мы нашли раненого, а так как вы до нас по этой дороге проходили, вот мы и подумали, что вы тоже его видели.

«Вот, оказывается, почему они молчали. Неужели у меня спросить не могли?» — подумала я.

— Я никого не видела, — ответила Адольфина.

— Вы прошли в этом месте в девять…

— В каком именно?

— В том, где этого человека нашли. Он назвал нам Адольфину. А вас ведь так зовут?

— Я не понимаю, о чем речь…

— Человек этот не хочет себя называть, и документов у него нет. Вот мы и решили найти Адольфину, про которую сказал раненый. Вы здесь одна-единственная Адольфина.

— А вы уверены, что он это имя назвал?

— Не очень уверены, иначе зачем бы нам вас спрашивать? Вот мы и хотим все выяснить.

— И что же вы хотите?

— Чтобы вы пошли опознать раненого. Если это ваш знакомый, помогите нам.

— А не лучше ли его в больницу отвезти, вы же сами сказали, что он ранен.

— Не надо нас учить. Мы пришли за вами. Оставьте эту ерунду, которую вы принесли, и следуйте за нами.

А я сказала:

— Нет, зачем, если этот раненый знает Адольфину, он должен знать и меня. Давайте я пойду с вами, а она посидит с детьми. А лучше пойти всем вместе.

А они:

— Вы, старая, сюда не лезьте. Времени у нас мало. Человек этот примерно в лиге отсюда. Как затолкать малых ребят в полицейскую машину? Эта машина не для того существует.

Я поняла, чего они хотят, и сказала, что Адольфина одна шагу из дома не сделает; они должны понять, что она еще девочка, я за нее отвечаю, она моя внучка, с ней ничего не должно случиться, пока она на моих руках. Берите меня. Я могу ходить столько же, сколько и вы. Я могу опознать этого человека, если он из наших мест. Здесь я всех знаю. А если он нездешний, то это не наше дело. А может, вообще ошибка произошла. Вы же сами говорили. Вы понять меня должны. Видите, что я в черном. Только недавно у меня близкий человек погиб. Я вся комок нервов и не позволю девочке никуда идти. Лучше застрелите меня на месте, если вам от этого будет легче. Но девочка одна отсюда никуда не пойдет. Лучше убейте нас всех…

Я уже и не помню, что им говорила. Помню только, что Адольфина меня упрашивала:

— Подожди, бабушка, успокойся, мы пойдем все вместе.

— Почему, сеньоры представители власти, нам вместе не пойти? — с трудом повторяла я одно и то же. После Хустино я ни за что не могла позволить, чтобы ее увели гвардейцы, на лице которых ничего, кроме плохого, не было видно.

Они на какое-то время будто замерли на месте, с удивлением разглядывая меня. Наверное, я их очень удивила. Столько часов молчала — и вдруг заговорила.