Ангел Каралийчев - Рассказы

— Что ты делаешь в моем доме среди ночи?

Иван молчал.

— Зачем ты как вор забрался в мой дом среди ночи? — снова спросил Момчил.

— Я пришел к Бойке.

— К Бойке? Мать твоя тяжело больна, и ты пришел к Бойке, чтобы отвести ее к тетке, — пусть повидаются в последний раз. Хорошо ты сделал! Правильно! Садись.

— Мне недосуг.

— А ты не торопись. Я тоже хочу повидать старую бабку Златарку, тетку моей жены. Вчера, как ехали темным лесом, все про нее думал. Забыл я перед отъездом наказать ей: если увидит на том свете батю, пускай передаст ему, что живется мне хорошо. Поставил я новый дом. Нашел себе жену — красивую, работящую и верную. Приданого она мне не принесла, зато родила золотого сына. Пускай отец на том свете порадуется.

Иван смотрел на него, вконец растерявшись.

— Садись. Что я хотел тебе сказать? Я вчера на дорогу наточил свой кинжал. Человек всегда должен иметь при себе оружие, потому что земля наша полна разбойников. А ты твой наточил, Иван? Тебе надо остерегаться!

Иван начал ощупывать свой пояс. Его охватила тревога. Момчила мучила какая-то тяжкая мысль, он ссутулился, будто она гнула его к земле, как мельничный жернов. Он ощутил страшную жажду, губы его высохли и потрескались.

— Постой, давай выпьем с тобой. Угостимся. А потом выйдем из дома. В последний раз будем пить с тобой. А когда станем уходить — хоть весь мир проснись, никто нас не увидит. А мы уйдем. Все уйдем. Бойка, нацеди в котел вина из малого бочонка. Дай выпить, жжет меня. Я ж сказал тебе: гореть пожару…

Бойка вышла бесшумно, как тень…

— Какая тьма! — лихорадочно заговорил Момчил. — Месяц стоит на небе, но он мертвый, не светит. В той комнате свечка при последнем издыхании. Отчего погас свет в этом доме? Слышишь? Старые грешники помирают, еще до третьих петухов кто-то полетит на небо и покинет бессовестных людей, что топчут землю, бессовестных людей… Но что это я тебе говорю…

Он умолк. Подпер голову кулаками, потому что она стала страшно тяжелой и готова была, скатиться с плеч.

Так же бесшумно, как и вышла, босая, на цыпочках вошла Бойка и поставила перед мужчинами котелок с черным вспенившимся вином. Принесла и стаканы. Момчил зачерпнул прямо из котла стаканом, поставил его на стол. Наполнил второй стакан и поднял его, не чокнувшись с гостем, не пожелав ему здоровья. Повернулся к жене, которая стояла неподвижно и смотрела на него расширенными от темного животного ужаса глазами. Только теперь он заметил, что она стоит перед ним и перед чужим человеком в одной рубашке. Его ожгло густым пламенем.

— Пей! — крикнул он Ивану, и голос его заполнил весь дом. — Видишь, какое у меня черное вино? Как кровь старого буйвола!

Он засмеялся, и диким был этот смех.

Иван поднял стакан, омочил губы и хотел было встать.

— Стой, куда ты? У нас с тобой еще дело есть. Хочу попросить у тебя совета. Ты умный человек. И отец твой умный человек, он пьет кофе в конаке с адрианопольским пашой, а его кошарам в горах счета нет. Дай мне совет, мы же друзья. Ведь говорят, что друг в беде познается.

— Какой совет нужен тебе? — спросил Иван, который никак не мог понять, знает Момчил или не знает.

— Слушай! Была у меня нива. Хорошая нива. Все, что имел, отдал я за нее. Вспахал, засеял, и родила она мне пышное да высокое просо. Обнес я эту ниву высоким плетнем и все лето пуще глаза берег, чтобы кто не помял да не потоптал. А среди нивы стояла кудрявая груша, на груше — гнездо, а в гнезде день и ночь пела птица — золотая голова. День и ночь… Я ходил на ниву, слушал птицу и думал, что счастливее меня человека нету. Жизнь моя текла как в сказке. Но однажды ночью, когда буйное просо созрело, я зашел взглянуть на ниву, и знаешь, что увидел? Быка! Посевы топчет, зерно жует. Ты умный человек, скажи, что мне делать: то ли быка заколоть, то ли просо сжать?

Иван заметался как рыба в сети, которой опутал его Момчил. Открылась ему нагая истина, и стал он хитрить:

— Одного быка убьешь, — сказал он, — другой бык повадится в просо ходить. Раз ты меня спрашиваешь, мой совет такой: сожни просо!

— Просо?! — взревел Момчил и вскочил с места, голос его вспыхнул как порох, глаза зловеще сверкнули. — Ты хочешь, чтобы я просо сжал? А цену этому просу ты знаешь? Видишь, — обернулся он к Бойке, — с каким человеком спала ты нынче ночью? Я с тебя пылинки сдувал, а он тебя толкает под нож, лишь бы свою шкуру спасти. Хорош твой совет, Иван! А по мне — лучше и просо убрать, и быка зарезать. Все счеты начисто покончить. Нынче же ночью, сейчас же!

Глаза его налились кровью. Он пинком распахнул дверь спальни. Взял с постели Иванов кинжал. Вынул его из ножен. Острый клинок сверкнул как спасение, как берег перед глазами моряка, стоящего на палубе тонущего судна. Он повернулся. Иван стоял у стены белый, как мертвец. Бойка смотрела на него безумными глазами. Эти глаза молили: пощади! Пощадить? А вы пощадили меня, когда… Дом покачнулся. Деревянные стены затрещали, потолок прогнулся, пол ушел из-под ног. Вино из котелка выплеснулось на пестрый половик, потекло к дверям, обагрило порог. Не вино это, а человеческая кровь!

Он выпустил ножны. Они упали на железную подкову, которую Момчил на счастье прибил на пороге горницы, и зазвенели. Звон разбудил младенца в колыбели. Он запищал спросонья, как котенок. Момчил вздрогнул. Остановился. Заглянул к себе в душу. Внутренний голос сказал ему:

— Постой, образумься! Невинно дитя, что лежит в колыбели! Как ему переступить через труп матери, когда оно начнет ходить и встретится с людьми? Он споткнется о труп и разобьет себе голову! А когда ты подаешь ему руку, чтобы он поцеловал ее, как положено сыну, — на губах его навеки останутся пятна крови. Послушай меня, Момчил, как брата, остановись!

Рука Момчила еще сжимала кинжал, но в душе он уже сдался.

— Хорошо, — сказал он внутреннему голосу, — послушаю тебя.

Он выпустил нож и сдавленно сказал:

— Вон из моего дома! Оба!

Иван смотрел на него как полоумный и не верил своим ушам.

— Вон! — закричал разъяренный Момчил.

Ночной гость и Бойка как тени скользнули мимо него и исчезли. Дом опустел. Момчил подошел к колыбели и упал перед ней на колени. Нагнулся к ребенку. Увидев его, младенец засмеялся, открыл ротик и показал два перламутровых зубика. Протянул ручки, чтобы схватить отца за висячие усы.

Момчил стал нежно гладить ребенка.

— Только ты у меня остался! — сказал он. Что-то сдавило его горло и стало душить. Крупные чистые слезы хлынули из его глаз и закапали на счастливое лицо Дамяна.

— Вчера я ходила по воду. Сняла с плеча коромысло, нагнулась к воде посмотреть на себя… Эх, Секул, постарела я! Своих глаз узнать не могу — так они ввалились. Над правым ухом — два белых волоса. Только руки тонкие, какими были давно, в девичестве. Тонкие…