Ангел Каралийчев - Рассказы

Секулова жена замолчала и стала вспоминать пыльные дороги своей жизни среди людей. Потом, забыв о домашнем очаге, она полетела мыслями туда, куда звало ее сердце.

— Как приду к озеру, сниму конопляную рубашку и брошусь в прохладную воду. Искупаюсь, выйду на берег, протяну руки вверх — обниму небесную ширь. Одену свою девичью рубашку и опять стану чистой, как была. Вместо пояса подпояшусь змеей, и за плечами у меня вырастут легкие желтые крылья. Глаза у меня станут как зеленая озерная вода, глаза русалки — будто ничего и не было, будто и не бывало… Ах, Секул, поднимусь я над вершинами да запою, так что будут дивиться и лес, и горы: кто это поет, жаворонок ли или ангел небесный. Вечером ты усталый будешь ехать от карьеров или идти в пыли позади телеги, услышишь мой голос и скажешь: «Это моя жена поет, Струна — лесная русалка…»

Она закрыла глаза, вздохнула, и когда подняла ресницы, по щекам ее покатились слезы. Секул гладил ее по волосам, по плечам, по щекам, но она ничего не чувствовала. И заговорила опять:

— Пока была я бездетна, все надеялась: отпустит меня Секул, чего ему за меня держаться, я ведь яловая, но как родила… Ох, это дитя! Люблю я его, услышу его голос — словно мед на сердце каплет, а иной раз я так бы и куснула его между глаз, как гадюка!

Эти слова ударили Секула прямо в сердце. Он поднялся. Широко раскрыл глаза, и его соломенные ресницы застыли. Струна настороженно встретила его взгляд. Молния пробежала между ними, но гром не грянул. Он заглох в душе каменотеса, утонул в ней, как камень в глубоком омуте.

— До того, значит, дошло? — тихо сказал Секул, встал, закусил губы и вышел из дома. Долго его не было. Струна ждала, дрожа всем телом. И когда муж вернулся с дивной рубашкой, что соткана не из шелка, не из золота, не из серебра, она бросилась к нему, схватила рубашку и как безумная стала целовать его руки, обливая их слезами. Потом оглянулась, как будто забыла что, толкнула дверь и кинулась прочь из дома. Скоро утих шум ее шагов. Секул же смотрел на свои босые ноги и думал: «Какие противные у меня ноги! Кожа толстая, как у черепахи, пальцы кривые… Как Струне не сбежать от меня…»

Он вышел во двор и прислушался: ни шагов, ни собачьего лая. Только теплый ветер расталкивает темноту. Далеко в горах мерцает чабанский костер. Нет, не костер — это встает заря. Теплый ветер бьет прямо ему в лицо. Секул поднял руку, и пыльный рукав впитал в себя влагу, застлавшую глаза. Он вернулся в дом, посмотрел на брошенное веретено и промолвил:

— Кончено. Ушла моя Струна.

Сел на краешек топчана, потер лоб рукой. В душе его пожаром полыхал огонь.

Тихий осенний закат. На ветвях трепещут сети тонкой паутины. Птичьи гнезда пусты. Птенцы давно покрылись перьями и улетели. Пожелтели вековые дубы в старом горном лесу. Желуди падают, как пули, облетает медная листва. Кое-где сверкают, как бусины алых четок, крупные ягоды кизила. С грабов свисают лозы дикого винограда со зрелыми гроздьями. Солнце прядет золотые нити. Они пробиваются сквозь густые кусты, падают на землю и складываются в узорные ковры.

Струна идет по солнечным коврам. Ее русалочья рубашка сияет нетленным светом. На грудь она приколола лиловый цветок, он опустил головку и гладит ее смуглую кожу. За спиной висят усталые желтые крылья. Она летала над лесами Телилейскими, играла с птицами над утесами и с мошками на кривых козьих тропках. Плавала в озере, сушила волосы на русалочьей поляне, три раза ходила в Кушкундалево — брать дурман-траву, ею можно приворожить какого-нибудь чабана. Целовала поздние цветы и как пчела сосала мед из их чашечек.

Уже пятый день, как она ушла из дома.

Перед ней встает горный хребет. Синева моет его гайдуцкие плечи. Русалка спускается на поляну. Здесь есть родничок, здесь растет росистая трава. К полуночи, когда выйдет на небо Большая Медведица, к родничку придет усталый Секул. Снова он будет искать ее, снова будет усталый каменотес карабкаться по темным тропкам. А Струна спрячется в листве дуба и знаку не подаст, что она здесь. А как ей хочется увидеть его! Как жарко он обнимал ее в ту первую ночь! Тяжело будет ей смотреть, как брошенный муж утирает слезы ладонью, но сердце ее не дрогнет, как не дрогнуло его сердце, когда она бежала за ним и просила отдать рубашку.

Она вышла на вершину холма и засмотрелась вниз. Темные долины, где ютились пыльные людские села, манили ее к себе. Она села на белый камень, нагретый солнцем, которое только что ушло с неба. Скоро потемнели горные вершины, утонули во мраке деревья. Пропала и козья тропа, что змеей вьется вниз. Далеко затрепетали светляки. Это села… Вдруг она услышала голос козленка. Должно быть, он отбился от матери и заблудился в лесу. Этот голос бился в ее сердце, будто дрожащий птенец в гнезде. Она вскочила. Бегом спустилась по козьей тропке и нашла среди деревьев белоснежного козленка с черными блестящими глазами. Нагнулась, взяла его на руки. Прижала к груди. Козленок дышал совсем как ее сын. Она закусила губу. Жаркая любовь вспыхнула в ней, любовь и тоска по первенцу. Струна взмахнула желтыми крыльями и в тревоге взлетела в воздух.

Русалка подлетела к загону, где уже спал пастух, спустила козленка за забор и стремглав полетела к огонькам, мерцавшим внизу, в Секулово село…

Как легкий ветер, Струна пробралась в окно. В комнате было темно и тепло. Секул лежал на спине, широко открытыми глазами глядя в потолок. Горе и заботы камнем лежали на сердце, и он не слышал, как появилась Струна. Белая фигура наклонилась над колыбелью, просунула пальцы под одеяло, схватила теплое тельце сонного ребенка, прижала его головку к отвердевшим грудям, впилась в щеку неистовым материнским поцелуем.

Секул приподнялся посмотреть, кто шелестит возле колыбели, кто душит маленького. Струна дала грудь сыну и, отыскивая в темноте взгляд Секула, боязливо прошептала:

— Секул, я вернулась. Пустишь ты меня снова лечь тебе на руку?

Благословенная долина, услада человеческой души! Пойменные луга вьются вдоль берегов Вита, сады цветут, пчелы на межах как золотые капли падают на землю. Старый кладоискатель дед Цвятко по прозвищу Моль лежит на спине и смотрит на высокие белые облака. Дивную пыль поднимают небесные стада. Где-то далеко поет работящая хозяйка, вскапывает землю. Две ласточки машут хвостиками-ножницами, долго трепещут крыльями, чирикают у скал и садятся на обрыв, уцепившись за камень над Змеиной пещерой. У замкнутой пещеры словно капель звенит колокольчик. В пещере — подземный дворец угленского змея. Там спрятан древний клад: два котла золотых да серебряных денег. А на полу пещеры сидит на камне каменная Славянка. Из глаз ее льются слезы, и прозрачный ручей течет на волю через трещину в скале. В темной пещере светло от золотой чешуи огромного ужа. Двести лет лежит он у котлов с деньгами, подняв голову, сторожит клад…