Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Тредуп подбегает к ассистенту сыскной полиции Пардуцке: — Господин Пардуцке, вы не скажете, где сейчас бургомистр?

— А где ему быть? Конечно, в ратуше, в караулке. Ему там хорошо, не стыдно, стыдиться должен наш брат.

— Но почему?

— Почему, почему… Вот Штуфф, молодой человек, не стал бы спрашивать почему! Все и так понятно. Этот склочник Маттиз, которого немедля следовало бы арестовать за нападение и кражу, горлопанит вовсю, а мы тут патрулируй, чтобы ему никто не мешал.

— Но почему все так? Господин Пардуцке, я ничего не понимаю…

— Охотно верю. Спросите лучше вашего приятеля Фрерксена. Вон он, выступает как пава, а толку никакого.

Тредуп кидается к Фрерксену: — Господин старший инспектор, не объясните ли мне… Я представляю «Хронику», вместо господина Штуффа. Ничего не могу понять…

Старший инспектор Фрерксен учтиво прикладывает два пальца к козырьку: — Добрый вечер, господин Тредуп. Вы представляете «Хронику»? Это кстати, значит, можем надеяться на беспристрастное освещение… Ситуация ясна. Там… национал-социалисты. Здесь… коммунисты. Посередке мы, полиция. Не даем им сойтись и передраться.

— Но коммунисты совершили налет, как я слышал?

— Это еще не выяснено. А производить расследование мы сейчас, естественно, не можем.

— Однако собрание нацистов запрещено?

— Только временно. Может, еще на четверть часа. В общем, мы слишком слабы, господин Тредуп. У меня здесь тридцать человек. Что я могу сделать? С минуты на минуту прибудет шупо из Штольпе. Тогда мы распустим коммунистов и разрешим собрание нацистов.

Он любезно смотрит на Тредупа.

Тот повержен: — Думаю, это совершенно правильно. Конечно, с тридцатью человеками вы не можете…

— Исключено.

— Вы не скажете, где сейчас господин бургомистр? Возможно, он даст мне какие-либо указания?

— Господин бургомистр в караульном помещении, в ратуше, — четко отвечает Фрерксен.

— Как вы полагаете, стоит мне к нему сходить?

— О, почему бы нет? — сдержанно говорит Фрерксен. — Конечно, сходите. А сейчас прошу меня извинить: служба.

И старший инспектор опять начинает мерно прохаживаться точно по середине проезжей части между двух враждующих партий.

В вестибюле ратуши тускло светится единственная лампочка.

Тредуп, напрягая зрение, находит дверь со знакомой дощечкой: «Полицейский участок. Вход воспрещен».

Он стучит. Никто не отзывается.

Стучит второй раз. Опять тишина.

Он осторожно открывает дверь.

В помещении тоже тускло, пыльно, пусто. Но Гарайс здесь. Он сидит на столе, упершись ногами в койку, в сером драповом пальто и низко надвинутой на лоб шляпе.

Перед ним стоит какой-то человек, по виду рабочий, и, энергично жестикулируя, быстро говорит.

Гарайс поднял голову, мельком оглядывает газетчика.

— А, господин Тредуп, чем обязан? Я занят. — И, возвращаясь к прерванному разговору, продолжает: — Пойми, товарищ, ну что я могу поделать? Не бросаться же мне с горсточкой моих людишек на коммунистов.

«Рабочий» сердится: — Партия тебе этого не простит, товарищ Гарайс, недовольство тобой в партии растет. Куда это годится? Ты позволяешь просоветским элементам устраивать митинг на Рыночной площади, да еще под нашей защитой.

— Нашей защитой… У нас мало сил. Как только прибудет шупо, их разгонят.

— На три тысячи крестьян ты, однако, со своей горсточкой полез. А сейчас вдруг слишком слабый стал. Ни один социал-демократ не поймет тебя никогда.

— Разумный поймет. Желаете, чтобы за двадцать шестым июля последовало тридцатое сентября?

— Ты хотя бы Маттиза арестуешь сегодня?

— Сначала надо хотя бы послушать, что говорят эти коммунисты. То, что рассказывают нацисты, еще не все правда.

— Ты всегда думаешь о других, товарищ Гарайс, только не о партии.

— Я думаю, — отвечает Гарайс, — о других и о партии.

— Вот-вот! Хочешь угодить и тем и этим.

— Хочу поступать правильно. Поэтому обязан думать и о тех и об этих.

— Во всяком случае, собрание нацистов останется под запретом?

— Нет-нет. — И еще раз, подчеркивая: — Нет. Как только прибудет шупо, я отменю запрет.

— Товарищ Гарайс…

— Так что у вас, господин Тредуп?

— Я хотел спросить… Я замещаю господина Штуффа… Нет ли у вас указаний для меня?

— Штуффа? — со злым видом спрашивает «рабочий». — Что, этот из «Хроники»?

— Господин Тредуп, из «Хроники»? Господин Гайер, член муниципалитета, — представляет их друг другу Гарайс.

— И ты допустил, чтобы он слушал нас?!

— Он наш. Член нашей партии. Очень хорошо, что он присутствовал при разговоре.

— Так точно. Вот только я, право, не знаю, господин бургомистр, но… люди считают, что полиция должна принять меры…

— Вот слышишь! — говорит Гайер.

— Какие меры? — спрашивает бургомистр, но тут звонит телефон.

Он снимает трубку, слушает, отвечает, благодарит:

— Через две минуты будет шупо. Они уже въезжают в Альтхольм. Прошу меня извинить…

Все трое покидают помещение.

Едва они вышли на высокое крыльцо, как до их слуха донеслись далекие гудки автомашин и шум моторов.

Народу на площади заметно прибавилось, толпа кипит.

Шум автомашин приближается.

— Откуда? — восклицает вдруг Гарайс. — Оттуда?! Черт возьми, так ведь это не шупо, это нацисты!

Подлетают три мотоцикла, на каждом по два штурмовика.

У ратуши они сбавляют скорость и, беспрерывно гудя, врезаются в расступающуюся толпу.

За ними появляются грузовики, в каждом по пятьдесят — шестьдесят нацистов, и над каждым кузовом развевается знамя со свастикой.

Молодые люди в грузовиках стоят навытяжку, по-военному зорко всматриваясь в толпу…

— Если сейчас не подоспеет шупо, — говорит Гарайс, — то через три минуты начнется бойня, будут трупы.

Тем временем в другом конце площади, напротив «Тухера», оратор закончил свою речь призывом, встретившим шумное одобрение. Но тут раздается чей-то пронзительный голос. И вся масса коммунистов лавиной устремляется на свободную проезжую часть. Сбитые с ног полицейские исчезают в водовороте. В общем реве смешиваются крики «ура», «долой», «хайль Гитлер», звуки фанфар, красные знамена, флаги со свастикой.

Гарайс, схватив Тредупа за руку, стискивает ее словно клещами.

— Шупо! — стонет он. — Шупо!!

Но вот фанфары заиграли маршевую мелодию, звучит песня.

Коммунисты построились по четверо в ряд, взметнулись красные знамена, колонна двинулась…

Нацисты соскакивают с грузовиков. Там тоже раздаются команды, там тоже выстраиваются в четыре ряда перед «Тухером», лицом к коммунистам…

— Ну вот и шупо! — восклицает Гарайс с облегчением.

Те, как видно, выгрузились, не доезжая до площади; двумя длинными цепями шуповцы вклиниваются между гитлеровцами и коммунистами, между коммунистами и публикой, разделяют врагов…