Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Продолжая насвистывать, он исчезает, хлопнув всеми дверьми подряд и оставив Тредупа в смятении.

Расставшись с Тредупом, Штуфф, однако, направляется не в суд, а к тетушке Лизхен. Там он сидит до вечера, пребывая в состоянии приятного возбуждения, много пьет и чувствует себя как мальчишка, прогулявший школу. Наконец поднимается и идет в редакцию «Нахрихтен». Там уже темно. Штуфф ощупью пробирается по коридору; в полоске света, проникающего из наборного цеха, блестит дверная ручка. Штуфф нажимает на нее, дверь открывается. Он в кабинете господина Гебхардта. Первым делом опускаются шторы, затем включается свет.

Штуфф садится за письменный стол шефа и, болтая ногой, размышляет.

«Ну что ж, — вздыхает он. — Сказать ему „адью“ все-таки надо».

Он снимает телефонную трубку. Аппарат переключен.

— Барышня, шестьдесят девять, — говорит он.

— Господин Гебхардт? Это вы? Говорит Штуфф. Да, Штуфф… Господин Гебхардт, я только что шел мимо «Нахрихтен», вижу, в вашем кабинете горит свет. Захожу, стол открыт, все перевернуто… Нет, в полицию не звонил, без вас не решаюсь… Сами придете? Сейчас? Да, я здесь, буду вас дожидаться. Может, пока приберу немного… Нет? Ничего не трогать? Хорошо, раз не хотите, не буду… Нет, читать не собираюсь, исключено. Я же вообще ничего не читаю! Во всяком случае, добровольно. Господин Гебхардт… «Уже повесил. Жаль».

Он сосредоточенно сопит. Взяв лист бумаги и красный карандаш, огромными буквами выводит: — «Адью, папаша Гебхардт. Штуфф меняет место работы».

Кладет бумагу на чистый стол. Подумав, синим карандашом обводит заглавные буквы. Еще раз обозревает всю картину. Затем вынимает из вазы две астры, красную и белую, и кладет их на бумагу, с левой и с правой стороны.

— Так оно, пожалуй, любезнее, — бормочет он. — Сердечнее.

И покидает покои шефа, озаренные ровным ярким светом.

Он медленно идет к вокзалу, спокойно выпивает в зале ожидания «три пива» и «шесть водок» и залезает в последний поезд на Штольпе.

— Адью, Альтхольм, — говорит он. — До завтра.

Нацисты обычно устраивают свои собрания в «Тухере», что на Рыночной площади; около восьми вечера Тредуп и направляется туда.

На политическое собрание он идет впервые, до сих пор Штуфф посылал его только в кино либо на еженедельные торги. Неторопливо шагая по темным улицам, Тредуп теряется в догадках: умышленно ли отправил его Штуфф к национал-социалистам или же просто поленился пойти сам?

Во всяком случае завтра первое октября, день, в который Штуфф собирался уйти, а также день начала судебного процесса. Если завтра Штуфф не уволится, надо написать донесение в прокуратуру… А может, послать ему еще одно письмо с угрозой?

Мысли неотвязно кружатся вокруг все одного и того же; измученный, изнуренный ими, Тредуп сворачивает с Пропстенштрассе на Рыночную площадь, здесь на него обрушивается гул огромной толпы, крики, хриплый, неистовый голос какого-то оратора.

Тредуп прибавляет шаг, взяв курс на другой конец площади, где расположен «Тухер».

Пробраться через толпу нелегко, вся площадь заполнена альтхольмскими зеваками. Но проезжая часть свободна, полиция ее расчистила. Тредуп устремляется к ближайшему полицейскому:

— Господин вахмистр! Тредуп, из «Хроники». Можно пройти? Я замещаю господина Штуффа.

Через двадцать шагов — второй вахмистр, Тредуп повторяет свой припев и следует дальше.

Дуговые лампы освещают бесконечное множество людей, кажется, полгорода толпится здесь и слушает хриплый рев. Тредуп замечает несколько красных знамен.

Кто-то из толпы окликает его: — Эй! Господин Тредуп!

Это его домовладелец, зеленщик со Штольперштрассе.

— Да? Я спешу, я корреспондент «Хроники».

— Вот и пропесочьте полицию как следует! Это же стыд и срам! Это же невиданный позор!

— Почему позор? Что здесь вообще происходит?

— Да кто его знает. Но вот что коммунистам позволяют открыто выступать на Рыночной площади с поджигательскими речами…

— А-а… Извините, мне надо идти…

— Всыпьте полиции похлеще! — несется ему вслед.

Стоящие поблизости горожане, свидетели разговора, одобрительно гудят.

Еще двадцать шагов, еще один полицейский, и Тредуп почти у цели. Здесь, перед «Тухером», публику оттеснили с тротуара, на нем пусто и светло. В середине проезжей части сгрудилась кучка полицейских; Тредуп видит Фрерксена, нескольких сотрудников уголовного розыска, среди которых узнает Пардуцке.

У входа в «Тухер» стоят двое юнцов в форме гитлерюгенда, у них нарукавные повязки со свастикой. Оба бледные, с красными рубцами на лицах; у одного юнца со лба течет кровь, он поминутно вытирает ее носовым платком.

Часть площади напротив «Тухера», у деревьев, заполнена коммунистами. На перевернутой тачке стоит Маттиз и держит речь.

— Что тут происходит? Что случилось? — накидывается Тредуп на одного из молодых нацистов.

— А кто вы такой? — пренебрежительно спрашивает тот.

— Тредуп из «Хроники». Пресса. Господин Штуфф не смог…

При имени Штуффа лица у обоих светлеют.

— Да, если б это видел господин Штуфф, уж он-то задал бы полиции! Позор…

— Почему позор? Все говорят «позор, позор», а в чем дело?..

— Слушайте: сбор назначили на восемь. Наши, человек двадцать, явились уже без четверти. Вдруг видим, подходят коммунисты, человек триста, с фанфарами. Останавливаются возле «Тухера». Их вожак, Маттиз, чего-то говорит…

— Он крикнул: бей нацистов! — перебивает второй юнец.

— Они, значит, кинулись все по коридору, к залу. Слышим, вдруг страшный топот, ничего не понимаем. Мы-то с товарищем, — вот с ним, — стояли у двери в зал, собирали входную плату… Ну, подходит первый, я ему говорю: «Двадцать пять пфеннигов», а он как даст кулаком по тарелке, снизу, все деньги и разлетелись. Я ему — в челюсть. Ну, тут на меня десяток их навалилось. Когда я очухался, вся их банда уже в зале горланила…

— Мне тоже досталось…

— Ну? А дальше?

— Всех наших, кто был в зале, побили. Троим или четверым удалось удрать через сцену, они и позвонили в ратушу. Явилась полиция. Как только она вошла в зал, коммунисты вышли через другую дверь, собрались вон там, у деревьев, и вот — проводят свое собрание. — Юнец глотает комок.

— Под защитой полиции! — с яростью восклицает он.

— А вы где заседаете? В зале? — спрашивает Тредуп.

— Кому же там заседать? Сами видите, полиция все оцепила, никому к нам не пройти! Да и бургомистр запретил наше собрание.

— Запретил?!

— Да. Уму непостижимо, не правда ли? Тем бандитам можно. Им ничего не будет. А нам…

— Извините, одну минутку, — перебивает его Тредуп. — Сейчас все выясню, свяжусь и с бургомистром… Ваше собрание обязаны разрешить…