Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

«Что же теперь будет?» — думает Банц.

Гость достает какую-то бумагу.

«Неужто теперь сами тюремщики забирают людей? — думает Банц. — Раньше это сельские жандармы делали».

— На, — говорит гость, протягивая Банцу сложенную газету. Сразу видно, что ее зачитали, на сгибах бумага почти насквозь протерлась, а отогнутое место грязно-серого цвета.

Это сообщение полиции. До десяти тысяч марок повышено вознаграждение тому, кто выдаст бомбометчиков, устроивших взрыв в Штольпе. Тут же помещены фотоснимки: ящик из-под маргарина, будильник, консервная банка и провода. То, что требуется для настоящей бомбы. И подробное описание, как ее сделать. Так сказать, руководство по бомбостроению. Наверное, полиция подобрала бомбу по кусочкам, а уж специалисты затем ее восстановили. Здорово.

— Здорово, — говорит гость. — Некоторым образом инструкция по конструированию бомб. Мне она хорошо помогла.

Банц предпочитает снова закрыть глаза. Он ничего не знает. Ничего не слышит.

Гость бубнит дальше:

— Все нужное я отыскал на городской свалке: дощечки, консервную банку, провода, батарейку и будильник. Ни один специалист не догадается по частям, откуда моя бомба…

Банц крепко спит.

— …Потом я взялся за часовое дело. Мой фельдфебель проклинал меня, когда я разобрал его будильник. Зато научился на нем, и тот, со свалки, ходит теперь отлично. Звонит, когда надо. Минута в минуту…

Банц уже похрапывает.

— …А батарейку тоже можно восстановить. Зря их выбрасывают, глупо. На это есть кислота, а твердую смолу, что поверху, удалить несложно. Ну, а потом заряжай. Ты бы видел, какую замечательную искру дает она, когда мой будильник сигналит…

Банц спит.

— …И вот только начинки не хватает. Надеюсь, что дашь, а?..

Но Банц спит.

«Мундир» продолжает: — Я прикидывал, кого выбрать, — Гарайса или Фрерксена. Конечно, Фрерксен первым кинулся на крестьян, и двинул на них полицию, но вот Хеннинг сказал, что главная сволочь — Гарайс…

Банц моргает.

— …Хеннинг сказал: когда наверху не хотят, Фрерксен поджимает хвост. Заманил крестьян Гарайс. Хеннинг говорит: сперва он был любезен и все разрешал, только бы вышли на демонстрацию. Чтобы взять на крючок таких, кого он может высечь, в назидание другим, за то что не платят налогов и за то что устроили это дело с волами…

Банц слушает.

— Ведь Хеннинг еще в больнице, — объясняет гость, — а мы караулим у дверей, потому что он под арестом. Вот там я с ним и познакомился.

— А почему Хеннинг попал в больницу?

Козлиная бородка воплощенное презрение: — Неужели не знаешь? Ну и темнота же ты! Ничего не знает, что творится на свете. Да потому, что Хеннинг не отдавал знамени. Ему в Альтхольме так накостыляли, что он на всю жизнь калекой останется.

— Вон чего, — говорит Банц. — Это, кажись, я слыхал.

— Хеннинг — герой, — заявляет обер-вахмистр Грун, явно гордясь, что он знаком с героем. — Тридцать один удар саблей по рукам и пальцам. Его именем клянется «Крестьянство». И в Альтхольме знают, что знаменосец — герой.

— Знаменосец погибает, но знамени не отдает, — говорит Банц.

— Именно, — говорит Грун. — Потому он и герой.

— Герой, точно, — говорит Банц.

Пауза.

— Так как насчет начинки? — спрашивает Грун. — Взламывать мне сарай или дашь ключ?

Подумав, Банц отвечает:

— Не знаю, здесь ли она еще.

— Конечно здесь. Куда ж ей деваться? Больше никто с этим связываться не желает.

— Ключ висит в кухне. Возле бочонка с маслом. Если только жена не прихватила с собой.

— Ладно, — говорит Грун и уходит.

Хозяин слышит, как гость возится в кухне, снова раздаются спотыкающиеся шаги. При звуке этих шагов Банцу вдруг захотелось выйти и крикнуть непрошеному гостю: «Проваливай отсюда!» Но он не может встать.

Хлопают ворота сарая. Слышно даже, как клацает висячий замок.

«Найдет ли он ящик? — думает Банц. — Ежели вернется и спросит, где ящики, проломлю ему башку».

Снова хлопают ворота. Клацает замок. Спотыкающиеся шаги приближаются.

— Ключ повесил на место, у бочонка с маслом. Ну, я пошел. Тебя уложить на кровать?

— Куда ты девал это?

— В карманы. Прямо насыпал. Так незаметнее… Уложить тебя на кровать?

— Мне и тут хорошо. Ступай.

— Ладно, я пошел.

— Ступай, ступай.

Ясным сияющим утром, около девяти часов, бургомистр Гарайс, такой же ясный, такой же сияющий и такой же круглый, как торжествующее августовское солнце, входит в кабинет асессора Штайна.

— Доброе утро, асессорчик. Ну, как дела? Господи, у вас опять мрачный вид, опять нервы, морщинки! В такое утро! Загуляли, небось, вчера? — И, не давая асессору ответить: — Вернулся я из Берлина вечером. Ах, Штайнхен, что за город! Какая там работа! До чего мне хочется в Берлин.

Его массивный живот под жилеткой и брюками начинает колыхаться от смеха.

— Здешние остолопы говорят, я, мол, хочу стать обер-бургомистром. Видит бог, мне этого, пожалуй, хочется немножко, хотя бы ради того, чтобы позлить нашего административного гения, Нидердаля. Но работать всю жизнь здесь, в Альтхольме?.. Благодарствую! Уютный домик с садом, вечерами поливать розы и торговаться, как на рынке, из-за городского бюджета со всеми партиями?.. Нет уж, спасибо. В Берлин! — Всей своей тяжестью бургомистр бухается в застонавшее кресло. — Не возражаю и в Дюйсбург. Или в Хемниц. А то и в какой-нибудь городишко тысчонок на десять жителей, под боком у Берлина, где можно будет по-настоящему развернуться. Но Альтхольм?.. Альтхольм?.. Как вы думаете, что означает слово Альтхольм?

— Я думаю, — язвительно говорит асессор, — что вы еще не были сегодня в своем кабинете.

— Не был, не был. Когда я вижу ваше лицо, Штайнхен, меня так и подмывает прогулять школу и удрать за город. Слушайте, давайте-ка возьмем машину да поедем куда-нибудь к морю, в дюны? Купнемся, поплаваем. Потом где-нибудь перекусим. Ведь найдется же хоть одна харчевня, где не знают моей физиономии и нам дадут пожрать, несмотря на бойкот. А вечерком спокойненько вернемся домой…

— У нас давно уже вывернули все лампы, — загадочно говорит асессор.

— Я вкручу их обратно, Штайнхен, вкручу. Значит, опять что-то стряслось в день, когда я уехал. Вот так всегда. Стоит мне только начать упаковывать чемодан, как на Рыночной площади разгорается смертоубийственная драка.

— И все же я бы заглянул в кабинет, бургомистр.

— Если знаешь, что должен ступить в дерьмо, зачем спешить? Дерьмо опять крестьянское?

Асессор печально кивает.

— Знаете, это крестьянское дело меня больше не интересует. Совершенно к нему равнодушен. С ним покончено. Штайнхен, я был у министра, мы так хорошо обо всем поговорили. Вот это человек, я снова обрел веру в нашу партию, увидел, что в ней не только спорщики и любители гешефтов, но и люди, которые стремятся что-то создавать. Любым способом… Нет, крестьянская истерика миновала. Господа правые получат в ландтаге ответ на свой запрос, ясный ответ. Настолько вразумительный, что во второй раз не спросят. Асессорчик, за нами стоит министр.