Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

Из темноты за вешалкой появляется мать. Она плачет, слезы текут по ее щекам.

— О, Ганс, Ганс, что ты наделал! Отец…

Мальчик смотрит на нее: — Не плачь, мама. Ничего я не наделал.

— Не лги, Ганс. Ради всего святого, не лги. Иди, иди к отцу. Мне так хочется тебе помочь, мой бедный мальчик. Будь мужественным и не лги.

Ганс входит в комнату. Отец стоит у окна и смотрит на улицу.

— Здравствуй, папа, — говорит Ганс, стараясь быть очень мужественным.

Отец не отвечает.

Некоторое время оба стоят молча, и сердце Ганса вдруг начинает стучать быстро-быстро, отдаваясь болью в груди. Но вот отец оборачивается.

Взгляд сына прикован к нему.

— Ганс! Что ты… Нет, иди сюда, ближе. Стань передо мной и посмотри мне в глаза. Скажи правду, мальчик. О чем ты говорил с директором?

— Другие мальчики…

— Другие меня не интересуют. Не увиливай. Что у вас произошло с директором Негенданком?

— Директор спросил, говорил ли я, что крестьяне преступники и что их надо стрелять.

— Ну?..

— Я сказал, что да. Тогда он спросил: а зубной врач тоже преступник?

— Ну?..

— Я сказал, что он тоже. Раз он пошел к сборищу, то сам виноват, что ему досталось.

— Дальше!

— А директор Негенданк сказал, что они не преступники. И он велел мне, чтобы я этого больше не повторял.

— Ну?..

— Это все. Потом я вышел.

— Все? — спрашивает отец. — А ты не говорил директору, что о преступниках и расстреле сказал я?

Мальчик выжидающе смотрит на отца.

— Говорил? Отвечай! Я хочу это знать.

— Да, — тихо отвечает мальчик.

— Позволь тебя спросить, как это ты додумался распространять подобную ложь? Как тебе пришло в голову? Кто тебе велел рассказывать это?

— Никто.

— Кто это сказал? Я говорил?

— Да, папа.

Бац! Сильный мужчина, потеряв самообладание, бьет мальчика по лицу.

— Вот тебе!.. Я тебя проучу! Ишь ты: я говорил! Когда я это говорил?

Мальчик, закрыв лицо руками, молчит.

— Убери руки. Не притворяйся. Когда я это говорил?

— Тогда ночью. Маме.

— Вот тебе! Вот! Вот! Не говорил я этого! Никогда!

— Говорил! — кричит мальчик.

— Нет! Слышишь: нет!.. Анни, поди сюда.

Входит жена, бледная, дрожащая, заплаканная.

— Вот, полюбуйся-ка на своего сыночка. Своей преступной болтовней он губит мою карьеру. Этот изолгавшийся паршивец утверждает, будто ночью, после демонстрации, я сказал тебе, что крестьяне все преступники, которые заслуживают расстрела… Я говорил это, Анна?

Сын смотрит на мать умоляюще и очень серьезно.

Мать переводит взгляд с сына на мужа.

— Нет, — нерешительно говорит она, — ты так не…

— Не виляй! Отвечай ясно: говорил я это? Да или нет?

— Нет, — отвечает мама.

— Вот видишь? Жалкий врун! На тебе! На! На!.. Не вмешивайся, Анна. Он заслужил это. Не хватай меня за руки, Анна, отойди!

— Нет, Фриц, нет. Не сейчас. Не надо сгоряча. Ведь он хотел тебя защитить, Фриц.

— Благодарю за такого заступника. Ничего себе защита — враньем… Сейчас же идем к директору Негенданку, и ты скажешь ему, что ты наврал. И смотри, не вздумай фокусничать!

Он крепко стискивает сына за руку и ведет по улицам к гимназии.

Но директор, оказывается, ушел домой.

Идут к директору. Разгоряченный, взвинченный мужчина тащит за собой мальчика.

Директор не принимает сейчас. Он обедает.

Директор должен их принять.

— Вот, господин директор, привел к вам сына. Я только сегодня узнал, как он бессовестно, чудовищно налгал вам. Ганс! Сейчас же попроси у господина директора прощения. Скажи: я солгал.

Директор, с салфеткой в руке, смущенно переступает с ноги на ногу.

— Господин старший инспектор, так не годится. Не надо так, сгоряча. Взгляните на ребенка. Его нужно щадить.

— Чего там, щадить! Извините, а меня кто пощадил?.. Ганс, скажи: господин директор, я солгал.

— Я солгал.

— Мой отец ничего не говорил о том, что крестьяне преступники.

— Мой отец ничего не говорил о том, что крестьяне преступники.

— Их не следует расстреливать.

— Их не следует расстреливать.

— Все это я наврал.

— Все это я наврал.

— Так… Конечно, господин директор сегодня еще не может тебя простить.

— Ну что вы, что вы. По моему мнению, даже…

— Нет. Никакой снисходительности. Прошу вас, накажите его построже. Наверное, придется перевести его в обычную школу. Для таких лгунов, как он, гимназия слишком шикарна…

— Дорогой господин старший инспектор, прошу вас, успокойтесь. Не надо горячиться. В таком деле надо все хорошенько обдумать… Лгун… Лгун… А ведь он еще ребенок. Фрерксен, ступай-ка в ту комнату.

— Нет. Пусть останется. Мы сейчас пойдем с ним к господину бургомистру Гарайсу. Там он тоже сознается во лжи. Ганс, бери фуражку, пошли…

— Это невозможно, господин старший инспектор. Да вы посмотрите на мальчика. Так я и думал! Обморок… Вставай, дитя мое… Да, тебе стало плохо. Вот, сейчас мы тебя уложим… Фройляйн, стакан воды… Господин старший инспектор, пожалуй, будет лучше, если вы нанесете визит господину Гарайсу один. И пришлите сюда, пожалуйста, вашу жену. Она отведет мальчика… Нет, прошу вас, идите. У меня в самом деле нет для вас времени. Сейчас важнее мальчик, по крайней мере в данную минуту. Всего хорошего, господин старший инспектор.

Мысли мальчика путаются, в ослабевшем сознании беспрерывно вспыхивает одно и то же: отец лжет. Мама лжет. Отец лжет. Мама лжет.

Два дня спустя он прочтет в газетной витрине «Хроники», что старший инспектор полиции Фрерксен за неправильные действия временно отстранен от занимаемой должности.

А отец уже уехал. В отпуск.

Если Штуффу надо что-то выведать в уголовной полиции, каждый раз приходится топать туда самому. К нему господа криминалисты не наведываются. Начальство смотрит на это косо. Не подобает государственному чиновнику входить в двери «Хроники» — в этом есть что-то компрометирующее.

Исключение — Эмиль Пардуцке, вечный ассистент сыскной полиции, который все еще ожидает повышения и которому не страшна ссора с красными потому, что он поссорился с ними уже давным-давно.

Время от времени Эмиль навещает своего приятеля. Усевшись за большой письменный стол, они предаются сладостным воспоминаниям о том, как хорошо было, когда в Альтхольме стояли военные, целый пехотный полк. Потом ругают нынешнее время с его подлостью, которая исходит от красных, потом ученик наборщика бежит за сигарами и пивом или за водкой и пивом.

Сегодня Пардуцке, переступив порог, останавливается, вынимает из кармана что-то белое и разворачивает.

— Я по служебному делу, господин Штуфф, — строго говорит он.

— Хорошо. Кстати, можешь присесть. Или сразу арестуешь?

Пардуцке ухмыляется: — Начальство не возражало бы. Осточертел ты им с твоими кляузами… Ну и суматоха была нынче в ратуше!