Ганс Фаллада - Крестьяне, бонзы и бомбы

— Но не губернатор.

— Тембориус? Бумажный служка? Этот рулет параграфов с посыпкой из пыли? Что он может сделать, если его шеф все решил?

— А если он решил раньше?

Толстяк откидывается на спинку кресла и, закрыв глаза, вертит большими пальцами.

— Тогда, — медленно говорит он, — тогда, господин асессор Штайн, мы со всей тяжестью нашей персоны ступим в дерьмо. Что случилось?

— Тембориус направил два письма. Одно магистрату. Другое вам. Ваше лежит у вас на столе. Но и первого вполне достаточно. Крайнее недовольство.

— В этом я не сомневался.

— Фрерксен освобожден от должности.

— Что!!! — Толстяк вскакивает с кресла. — Фрерксена уволили?! Немыслимо! Это предательство. Губернский мерин лягнул нас в спину. Штольпе пресмыкается перед крестьянами. Штольпе предает собственную полицию. Так не пойдет. Не имеет он права забегать вперед министра.

— Но он это сделал.

— Быстро, асессор! Несите письмо. Ну скорее же, время не ждет. Я покажу этому пройдохе, у кого крепче нервы, кто умеет бороться, за кем рабочие… Бегом!

Вернувшись, асессор протягивает шефу письмо.

Бургомистр, не садясь, рывком вскрывает конверт. Пробегает глазами письмо. Читает еще раз. Затем опускает руки.

— Ну как тут работать? С таким административным гением!! Испортил мне всю музыку. Так вот, асессор, теперь бойкот консолидировался. Плачь, Альтхольм! Губернатор отдает тебя на заклание.

Повернувшись, толстяк идет к окну и смотрит на площадь. Потом возвращается.

— Задерните шторы. Это яркое августовское солнце невыносимо. Можете прочитать, асессор, берите. Господин губернатор Тембориус в крайней степени недоволен. Демонстрацию следовало запретить. Но раз уж полиция вмешалась, ей надо было руководствоваться секретным приказом. — После паузы. — Пропал этот приказ. Хотя бы знать, что в нем было. Не могу же я сказать Тембориусу, что я так и не прочитал его.

Он снова заглядывает в письмо: «…Сверх того, образ действий старшего инспектора полиции Фрерксена заслуживает самого резкого порицания. Впредь до завершения судебного процесса отстранить Фрерксена от несения оперативной службы, ограничив его деятельность рамками административной.

Оставляем за собой право для вынесения окончательного решения после судебного разбирательства.

Соответствующий протокол направлен господину министру внутренних дел».

Неожиданно Гарайс усмехается, жирная луноподобная физиономия колосса расплывается в ухмылке, и сомнений нет: он развеселился.

— Итак, дорогой асессор, что называется, полное поражение. Тембориус оказался проворнее. А я-то думал, какой я хитрец, что сразу же поехал к министру.

Толстяк задумывается, буря миновала.

— Отправлю-ка я Фрерксена в отпуск, — говорит он. — Позвоните ему, пусть немедленно идет сюда. Первым делом он исчезнет недельки на четыре… Потом я обойду всех членов муниципалитета и возьму с каждого честное слово, что будет помалкивать. Думаете, они не дадут честного слова? Дорогой Штайн, начинается бой — жестокий, беспощадный, я раздавлю их, если они не сделают так, как хочу я. О письмах Тембориуса, о его решении не должна знать ни одна душа. Это слишком опасно. Ну, а поскольку дело, в конце концов, касается кошелька горожан, муниципалитет будет молчать.

Стучат в дверь, входит старший инспектор полиции.

— Скажите-ка, Фрерксен, — говорит Гарайс. — Что это болтают в городе насчет вашей сабли? Ведь она при вас?

— Так точно, господин бургомистр. — Фрерксен кладет руку на эфес, но при этом краснеет.

— Почему же тогда люди болтают? Вы что, оказались в тот день без сабли?

— Так точно, господин бургомистр.

— Прошу вас, не надо по-военному. Я тогда перестаю что-либо понимать. Значит, саблю у вас отняли?

— Так точно, господин…

— Хорошо, хорошо. И когда ее вам вернули?

Молчание.

— Теперь вы даже по-военному не можете ответить. Значит, не вернули совсем?

Молчание.

Бургомистр поднимается: — Правильно ли утверждают, что ваша сабля, господин старший инспектор, находится у функционера КПГ Маттиза? Он, говорят, хвастается этим.

— Не знаю, господин бургомистр. Он приносил мне саблю, но тогда у меня не было ножен. А потом… потом я про нее забыл.

— Так, так. Вы забыли о своей сабле. Просто-напросто забыли. Профессор и зонтик. Старший инспектор и сабля. В таком случае, не соблаговолите ли объяснить, почему вы в ваших пространных донесениях о демонстрации ни единым словом не обмолвились о потере сабли, приносе сабли и забытии сабли… Прошу! Предоставляю вам слово, господин старший инспектор.

Но Фрерксен молчит.

— Может быть, вы объясните также, господин старший инспектор, почему ваш сын распространяет по школе слух, будто вы сказали, что все крестьяне преступники и их надо ставить к стенке? Нет, нет, прошу без отговорок. Ваш сын так говорил, мне доложил об этом сам директор гимназии.

Фрерксен стоит молча.

— Да, господин старший инспектор. Вы слушаете. Но не отвечаете. Так, может быть, вам нужно время, чтобы обдумать ответы? Вы его получите. Отправляйтесь домой и с сегодняшнего дня считайте себя в отпуске. Отпуск вы проведете не в Альтхольме. Не менее четырех недель. Оставьте мне адрес. Я вас потом извещу, будет ли отпуск продлен. Все, господин старший инспектор.

Существо в синем мундире щелкает каблуками. Наконец дверь за ним закрывается.

— Господин бургомистр, — говорит асессор с побелевшим лицом, — этого Фрерксен вам никогда не простит.

— Не простит?.. Да он еще благодарить меня будет. Неужели я должен был сказать ему, что губернатор освободил его от должности? Во-первых, он разболтал бы об этом. Во-вторых, это растоптало бы его самолюбие. А так он озлился на меня, здорово озлился. И это его поддержит. Ведь он всегда был несколько чувствителен, славный Фрерксен, этакая мягкая булочка. Вот и пусть теперь малость подрумянится, обрастет корочкой.

Есть в Альтхольме один человек, который действительно страдает от последствий крестьянской демонстрации, страдает день и ночь.

Было нетрудно угадать, как отнесется к событиям двадцать шестого июля альтхольмская гимназия: знаменосец, павший со знаменем в руках, — слишком яркая картина, и она, конечно, произвела впечатление на мальчишек. Ну, а поскольку Хеннинг — герой, значит, ясно, что его преследователи — негодяи.

А кто же повел негодяев в бой? Кто приказал обрушить сверкающие клинки на несчастного знаменосца?

Не кто иной, как старший инспектор полиции Фрерксен.

Это он был черной силой, выходцем из преисподней, чудовищем, он был Эфиальтом, презренным чужеземцем, злым духом.

И что за низость: у такого человека все же нашелся заступник! Каким же подлецом должен был быть этот защитник, если он выдавал черное за белое, а белое за черное!