Ованес Азнаурян - Три церкви [litres]

– Обязательно бы уехал. Как ты говоришь, я устал!

– Вот видишь…

– Не ссорьтесь, детки, – сказала добрая Нелли. – Почему вы не едите печенье? Правда, у меня ничего другого нет… – Она подвинула бывшим ученикам вазочку с печеньем. Аристакес и Анна взяли по одному. – Можем зато выпить коньяку! – Нелли подняла свой бокал. – Твое здоровье, Аннушка. Счастливого пути и не забывай нас.

– Спасибо. Не забуду. – Глаза Анны счастливо блестели.

Потом Нелли сказала:

– Все уезжают. Никого уже не осталось.

– А по-моему, это их счастье, что они могут уехать. Здесь оставаться не имеет смысла, – сказал Аристакес.

– Не знаю, – вздохнула Нелли.

Потом молодые люди стали одеваться. В прихожей было темно, и Нелли посветила им свечкой. Они уже выходили, когда до них донесся бой старых часов.

– Детки, а все-таки лучше читать классиков… – сказала им на прощание Нелли.

На улице стоял густой туман (прямо лондонский, подумал Аристакес), и было холодно. Анна поежилась.

– Ты должна еще к кому-нибудь зайти? – спросил ее он.

– А ты бы пошел со мной?

– Да. Может, опять угостят коньяком.

– Нет. Не должна… На сегодня хватит. Проводи меня до метро.

– Ладно.

Они пошли через площадь мимо Оперы. Там строили к новогоднему празднику сцену и уже торчал остов елки.

– Скоро здесь будут веселиться и танцевать, – сказала Анна. – Пир во время чумы. Как хорошо, что я уезжаю! А ты еще спрашиваешь, вернусь ли я. Боже упаси!

Они дошли до метро. Как всегда, там было много народу.

– Знаешь, Эрик обещал позвонить мне из Америки. Я дала номер телефона тети, у которой буду жить в Англии, – сказала Анна.

– Поздравляю… – Аристакес опешил.

– Смешно, правда?

– Очень.

Они поцеловались, и Анна ушла. Аристакес домой не пошел, хоть и стало холоднее, потому что туман рассеялся. Анна же, сидя в вагоне метро между какой-то старушкой и мужчиной в грязных стоптанных сапогах, подумала, что Аристакес был единственным по большому счету, кому она не говорила свое ласковое «нет». И еще она подумала о том, что это ее последняя встреча с Аристакесом, больше она его никогда не увидит, и немного пожалела об этом… Аристакес в отличие от многих других никогда никуда не уедет. Даже когда жизнь остановится.

Жизнь остановилась! Иногда так бывает: жизнь останавливается! Иногда ты чувствуешь, как жизнь останавливается!

Семилетняя Сирушик уже спала, тепло укрытая двумя одеялами, а Луиза Оганнисян сидела в кресле, поджав под себя ноги, и смотрела на мужа, Аво Оганнисяна, который ходил из угла в угол небольшой комнаты, курил сигарету за сигаретой и что-то бормотал. Часто он улыбался чему-то, иногда тихо посмеивался, приговаривая: «Отлично, отлично, так и сделаем…» А иногда Аво Оганнисян сердито хмурил брови. Луиза чувствовала себя почти больной от усталости – было далеко за полночь, – но не могла заснуть, ибо шаги мужа не давали покоя. Наконец, не выдержав, она сказала:

– Давай спать, Аво, уже третий час.

– Ты ложись, дорогая. Я еще немного подумаю, – был ответ, и Аво Оганнисян продолжил ходить из угла в угол. Луиза вздохнула, хотела сказать еще что – то, но раздумала. Она вдруг поняла, что она и дочь уже не существуют для мужа.

«Да, впрочем, – подумала она, – Аво никогда и не был хорошим отцом. Никогда почти не играл с дочерью, не возился с ней… Хотя, может, это и правильно в его возрасте. Ведь ему пятьдесят лет! Господи! А теперь выглядит двадцатилетним мальчиком. Интересно, о чем он думает сейчас? Какие мысли проносятся в его гениальной голове? Во всяком случае, – усмехнулась про себя Луиза, – меня и Сирушик в его мыслях нет…»

У инженера Аво Оганнисяна, которому в 1996 году исполнилось уже пятьдесят, была большая голова и высокий лоб с резко выраженными надбровными дугами, что, как утверждают ученые, свидетельствует о большом и незаурядном уме. У него были короткие руки и ноги и маленькое тельце. Глаза он имел тоже маленькие, но круглые и очень выразительные, и носил очки с толстыми линзами. У Аво Оганнисяна всегда был какой-то землистый цвет лица, что объяснялось чрезмерным употреблением кофе и сигарет, причем Аво Оганнисян всю жизнь пытался бросить курить, но так и не смог избавиться от этой ВРЕДНОЙ ВО ВСЕХ ОТНОШЕНИЯХ ПРИВЫЧКИ. Обычно он одевался в черную куртку, джинсы, черные туфли и, в общем, с виду не представлял собой ничего примечательного. Но это была внешняя сторона, оболочка, ибо Аво Оганнисян был гением. Это был одновременно и Моцарт и Наполеон, хотя дело тут, конечно, не в музыке и не в военном или государственном гении: Аво Оганнисян был инженером, гениальным инженером, незаслуженно забытым в кризисные годы девяностых. Но зато теперь, в ту ночь октября месяца 1996 года, Аво Оганнисян точно знал, что час его пробил.

До 1991 года он был простым заведующим лабораторией одного из многочисленных научно-исследовательских институтов (НИИ), и его исключительность заключалась лишь в том, что он, будучи простым завлабом, плевать хотел на директора института и не здоровался с ним, считая того подлецом и подхалимом, «целующим при каждом удобном случае задницу президента Академии наук, чтоб добиться звания академика». О том, что Аво Оганнисян гений, знали лишь сотрудники его лаборатории («авойцы», как их называли в институте) и, конечно, директор, который никак не мог допустить, чтоб Аво Оганнисян занимал какую-нибудь должность выше завлаба. Инженер Аво Оганнисян в самом начале 1991 года сделал одно очень важное открытие – какое именно и в какой области, по известным причинам не представляется возможным тут указать, – но на это открытие никто благодаря подлецу директору НИИ не обратил внимания, а там и наступил сентябрь 1991 года, Союз развалился, и никому дела не было до научных открытий. Мир рухнул в одночасье, и уже никогда после этого тот мир не был прежним. У Аво Оганнисяна было два пути: продать свое открытие какой-нибудь иностранной державе или удалиться от дел и переждать время. Аво Оганнисян выбрал второй путь: продаваться было слишком противно. С декабря того же года институт перестал финансироваться государством, и Аво Оганнисян распустил по своей инициативе свою лабораторию (сказав своим сотрудникам: «Идите торговать сигаретами или пирожками!»), взял жену, дочь и уехал в Дзорк, купил дом на окраине города и с успехом выращивал зелень, помидоры, огурцы и клубнику.

А в тот день октября месяца 1996 года в его квартире зазвонил телефон. Аво Оганнисян в это время занимался с учеником, сыном соседа, собирающимся в следующем году поступить в университет, и поэтому трубку взяла жена, тут же позвавшая мужа к телефону и сказавшая, что «голос незнакомый».

– Я говорю с инженером Аво Оганнисяном? – услышал он сухой официальный голос.