Ованес Азнаурян - Три церкви [litres]

– У тебя роман с Барсегяном?

– Да, – ответила Ванда, и они почему-то рассмеялись.

– Джанс, не поверю, что ты влюблена в этого микробиолога в прошлом и чинушу в настоящем.

– Да, конечно, я не влюблена, – сказала Ванда.

– Так в чем дело? Вы просто спите друг с другом?

– Да.

– И все?

– Да.

– А не кажется ли тебе, что это – очередной этап в борьбе против Клары, вашей «мамы»? – спросила Клара, усмехнувшись.

– Нет, – убежденно ответила Ванда. – По-моему, он уже все понял. К тому же я ему сказала, что не стоило ему, идиоту, строить козни против тебя.

– Ты так и сказала? – рассмеялась Клара.

– Да.

– А что он?

– Сказал, что совершил ошибку и что очень переживает.

– Бедный Сурик Барсегян… А сколько это у вас уже тянется?

– Две недели.

– Ах, вот как! Вы довольно-таки умело все это скрывали. А как все началось?

– Как обычно. После работы он меня пригласил в ресторан и «далее смотри по тексту…».

– Да-а-а-а, дорогуша, кто бы мог подумать! Ты и Сурик Барсегян! Не верю! А как он? Ну… Ты понимаешь меня…

– Самоуверен, как всегда, – сказала Ванда. – И вообще он, конечно, пустышка.

Клара покачала головой:

– Самоуверенность – это разновидность уверенности в том, что ты должен нравиться всем и вся… Значит, наш самоуверенный Сурик решил завести себе любовницу?

– Да, вначале это было так.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Он в меня влюбился.

– Правда?!

– К сожалению, это правда. Я этого не хотела, честное слово! Но, видно, Сурик без этого не может.

Сурик Барсегян отлично понимал, что влип. Но мало было сознавать это, нужно было действовать, но он уже не мог ничего поделать, ибо на самом деле влюбился, и, хотя он и продолжал держаться с присущей ему самоуверенностью, он чувствовал, что теряет почву под ногами, и проклинал себя за эту свою любовь. Да, читатель, он чувствовал, что теряет голову. Он стал даже думать, что никогда раньше не любил по-настоящему (а что может быть хуже, когда понимаешь это?), и сносил едкие насмешки Ванды с покорностью спаниеля. Причем в глубине души он понимал, что Ванда просто согласилась стать его любовницей, спать с ним, но не любила его (и никогда не полюбит!), и от этой мысли он любил ее еще больше.

Конечно же, полюбив Ванду, он разлюбил свою жену (логично!), причем любовь его к жене убывала по мере того, как возрастала любовь к Ванде. Ситуация знакомая, старая, как мир! Человек живет со своей женой много лет; как ему кажется, он любит свою жену, но однажды в жизни мужчины появляется новая женщина, и, влюбившись, мужчина начинает сравнивать эту женщину со своей женой. Естественно, он предпочтение отдает новой женщине, ибо она вся окутана облачком тайны и новизны, тогда как жена уже не представляет собой ничего такого, в ней уже нет загадки, а загадки ведь мужчины любят, вернее, любят их разгадывать. Кстати, если нет загадок, они сами искусственно создают их. Вообще несчастья мужчины начинаются тогда, когда он начинает сравнивать женщин. О, это всегда опасно, ибо он всегда в одной найдет то, чего нет в другой, и наоборот. Но мужчина не может не сравнивать: у мужчин сильно развито аналитическое мышление!

Теперь уже жена вызывала у Сурика Барсегяна скуку, а порой и раздражение. Его раздражало то, что жена ни на капельку не похожа на Ванду, и он понимал, что жена никогда и не сможет быть похожей на свою соперницу. Как казалось Сурику Барсегяну, Ванда была исключительной, более тонкой, аристократичной.

Почти одного возраста с Вандой, Аэлита Барсегян, родившая Сурику двух сыновей, уже начала полнеть и, благодаря своему невысокому росту становилась похожей на свежеиспеченный батон (до Ванды Сурик этого не замечал). Кроме того, как убедился Сурик, в отличие от Ванды Аэлита не разбиралась в литературе, искусстве, и это тоже раздражало Сурика, ибо Ванда успела-таки привить ему вкус ко всему хорошему. Вскоре Сурик Барсегян стал презирать свою жену, унижать ее, насмехаться над ней (как над ним же насмехалась Ванда) и все более отдалялся от нее, что очень понятно: человеку свойственно стремление к лучшему. Потребности Сурика (духовные), возросшие за то время, что он стал служить в министерстве, а особенно за то время, что у него появилась Ванда, теперь уже не могли удовлетворяться в кругу семьи, в частности с женой (настоящих же друзей у Сурика не было). Волей-неволей Ванда поднимала его над болотом посредственности, и теперь Сурик Барсегян действительно стал немного разбираться в тех вещах, о которых он раньше лишь самоуверенно разглагольствовал, т. е. под воздействием любви Сурик Барсегян очень изменился («Любовь может изменить нас до бесконечности», – сказал как-то Теренций…) Теперь Сурик лишь с ужасом думал, что, когда у него с Вандой будет покончено (а он смутно предчувствовал это время), он уже не сможет вернуться к прежней жизни. Он понимал, что к жене он уже не вернется. Ведь и в постели Ванда была несравненно лучше жены. Более опытная в сексе, Ванда делала то, что Аэлите Барсегян не могло присниться даже в самом эротическом сне.

Думая обо всем этом в течение полугода, «проанализовав» создавшуюся ситуацию, дотошно сравнив двух женщин, Сурик Барсегян пришел к выводу, что брак его с Аэлитой оказался несчастливым. В голове его царил полнейший хаос, он не знал, что делать, и уже подумывал о разводе, хотя и не знал, как быть с сыновьями, о которых он даже как-то и забыл за последние четыре месяца. В общем, почва из-под ног Сурика Барсегяна была выбита. Он уже не был тем самоуверенным Суриком Барсегяном, что прежде, и, хотя он был счастлив в настоящем, он с ужасом ожидал несчастья в будущем – разрыва с Вандой: человек больше всего на свете боится потерять счастье, которое, он знает, выпадает всего лишь раз в жизни…

Но по мере того, как он в июле 1996 года, звеня ключами от машины, поднимался на пятый этаж второго подъезда дома № 50 на улице Нар-Доса, мрачные мысли оставляли его, и на душе становилось легко. Он позвонил в дверь квартиры № 14 и стал ждать. Ему открыли с некоторым опозданием.

– Сурик? – удивилась Ванда. – Так рано? А я еще спала. Проходи.

Сурик Барсегян вошел и поцеловал ее.

– Я не знал, что одиннадцать часов для тебя рано, – сказал он.

– Сегодня ведь воскресенье! Имею право отоспаться за всю неделю. Заходи. Я сейчас.

Сурик Барсегян не сел на диван в гостиной, как это обычно бывало, когда он приходил к Ванде и ждал, пока она оденется, а стал расхаживать по комнате, то и дело почему-то подходя к окну.

Ванде тогда шел тридцать первый год, хотя никто ей не дал бы больше 25–26. Она была высокая, стройная, у нее была отличная фигура, по которой сходило с ума немало мужчин как в стенах министерства, так и за его пределами. У нее было овальное лицо, глаза у нее были миндалевидные, светло-карие и выдавали незаурядный ум; очки же, которые всегда носила Ванда, придавали ее взгляду еще большее очарование (что, в общем-то, редко случается). Очень часто Ванда поднимала очки на лоб, и в ее взгляде появлялась тогда какая-то беспомощность, хотя вообще Ванда не была беспомощной или робкой. У нее был достаточный житейский опыт, который приобретают женщины, имеющие ребенка, но не имеющие мужа. Мужа у Ванды никогда не было. Тот, который являлся отцом ее ребенка, бросил ее, когда она еще была беременна, в 1990 году: это была первая настоящая любовь Ванды. Хотя после этой любви у нее в жизни были мужчины, она уже никому не давала себя провести вокруг пальца. После той первой настоящей любви Ванда по-настоящему не любила уже никого, хотя ее любили многие. Ванде не нравилось, когда в нее влюблялись по-настоящему, ибо основа внешней политики Ванды заключалась в формуле: «Мы спим друг с другом, нам хорошо, НО НЕ БОЛЕЕ ТОГО!» Зная, что не выйдет замуж ни за кого, она порывала с теми, кто в нее влюблялся («Не сука же я в конце концов!»), хотя в том, что она с некоторой безразличной жестокостью бросала своих любовников, угадывался некий садизм. Клара, ее близкий друг, к тому же еще и начальник, однажды даже сказала Ванде, что та просто мстит мужчинам. Ванда не согласилась тогда, хотя, может, и зря. Так или иначе, Ванда поступала всегда с мужчинами так, как однажды поступили с ней самой – бросала их. Ванда прекрасно знала, что после нее мужчины порывали со своими семьями, спивались и т. д. и т. п. Когда обо всем этом рассказывали Ванде, она говорила: «Сами виноваты, не надо было влюбляться!» – но потом запиралась в туалете и ревела несколько часов подряд. Вместе со всем этим Ванда, однако, не считала себя «роковой женщиной»…