Анна Исакова - Ах, эта черная луна! [Журнальный вариант]

— Встань, — сказала Мали, — зачем это?

— Не могу стоять в твоем присутствии.

— Лучше скажи мне, почему ты убивал?

— Запах крови стоял в воздухе, кровь притягивает кровь, кровь проливает кровь, — забормотал отшельник. — Приятно было, когда они кричали, звали меня по имени, когда кровь начинала течь, струиться, взрываться фонтаном… Дьявол, дьявол носился там, дьявол, из глаз которого капала кровь. Простишь ли ты меня?

— Нет, — ответила Мали.

— Ты должна. Когда все кончилось, когда кончилась последняя драка за серебро и пуховые одеяла, за деньги и кольца, когда перестали выносить из домов вещи, а стали, наоборот, тащить свой скарб внутрь, когда начали закрывать двери на скобы и спускать друг на друга собак, я очнулся. Пошел на реку, но вода не освежала. Все вокруг было в липком дьявольском поту. Мир покривился. С тех пор я отмаливаю кровь. Ты должна меня простить.

— Почему? — удивилась Мали. — Если тебя попутал дьявол, с ним и разбирайся. У меня с ним счетов нет.

Она вышла на крыльцо и смотрела на воду, которая начиналась сразу за перилами. Дом отшельника стоял на крутом косогоре. В воздухе плавали ласточки и летали мошки.

— Перевези меня на другой берег, — попросила Мали и запела:

— Это очень старая песня, — сказал отшельник.

— От тебя и слышала. Ты меня на тот берег возил каждый раз, когда я приезжала к деду.

— Значит, ты меня вспомнила?

— Лучше было не вспоминать, — мрачно ответила Мали.

Они плыли долго. В том году в реке было много воды.

На околице деревни играли дети. Прошла бабка, поздоровалась. Отшельник поклонился, а Мали нет. Бабка зло посмотрела на нее, ойкнула и побежала. Когда они стояли на околице, им были видны открытые окна домов и люди во дворах. Но когда Мали вошла в деревню, окна захлопнулись, и люди исчезли. Она шла одна по пыльной улице, а отшельник плелся позади. Так они дошли до мельницы и начали медленно возвращаться. У покосившейся калитки их ждала женщина. Она протянула Мали серебряный подсвечник. Мали вспомнила, как его ставили на окно в Ханукку, увидела бабушку в кружевном платке на голове, тетушку, себя, двоюродных сестер. Ей не надо было входить в эту картинку, но она вошла, а теперь ей не хотелось оттуда выходить. Пахло сдобой, корицей, старыми книгами и почему-то пеларгонией. Ну, конечно же! Пеларгония стояла на том же подоконнике в углу, и, когда свечи разгорались, растение заходилось от восторга и источало такой сильный запах, что бабушка переносила его в другую комнату. У Мали от этого запаха болела голова. Она начала массировать виски легкими движениями пальцев.

Картинка погасла. Один только подсвечник, ханукия, торчал перед глазами, раздражая изломами и вмятинами основания. Видно, кто-то долго и упорно лупил им по орехам. Может ли серебро так покорежиться, если бить подсвечником по человеческой голове? Мали протянула было руку к подсвечнику, потом убрала ее. Подсвечник упал в пыль. И они ушли.

— Что же мне делать теперь? — спросил отшельник, когда Мали собралась домой.

— То, что ты делал прежде.

— Прежде я молил Бога прислать мне кого-нибудь, чтобы испросить у него прощения.

— Ну и продолжай молить. Может, вы договоритесь между собой, а я тут ни при чем.

Мария опустила голову. Она ждала умилительной сцены прощения и, разочаровавшись в своих ожиданиях, родила в себе злобу. Весь обратный путь Мария молчала. Она молчала весь день, до вечера, а вечером собрала прощальный ужин.

— Я помню, как встречали тебя на вокзале, когда ты приехала из Вены в последний раз, — вдруг произнесла Мария. — Две пролетки, полные женщин, мужчин и цветов. Поцелуи, слезы, смех. И шепот на улицах: «Приехала внучка старого Франкфуртера!»

— Он не был старым, — тихонько сказала Мали. — Ему не было и пятидесяти.

— Тогда мы говорили о нем «старик». Ты тоже так говорила. А потом обеды в твою честь, вечеринки, гулянья, катанье на лодках по озеру. Как весело было! Как мне было обидно, что я на сносях и двое держатся за полу! Как мне хотелось опять оказаться свободной! Пятнадцать человек забили и пять детей.

— Откуда ты знаешь?

— Антанас считал, когда мы их хоронили.

— Отшельник?

— Убийца.

— Так это ты с ним хоронила? А говорила с мужем.

— Он и был моим мужем. Разве ты не помнишь? — произнесла Мария и опустила голову. Она расплакалась. Плакала тяжело, грубо, хрипя и вздрагивая. Мали вначале неохотно погладила ее по плечу, потом обняла за плечи. Они долго сидели на веранде, обнявшись.

— А почему все-таки ты не взяла подсвечник? — спросила Мария.

— Нет вам прощения! — вдруг зло крикнула Мали, отбросив с плеча руку Марии. — Никому, никогда! И тебе тоже нет!

Надо сказать, что история, связанная с предполагаемой высылкой евреев, была куда более серьезной, а связанная с ней интрига, касавшаяся Любови, куда более сложной, чем это можно представить себе из предыдущего рассказа. Для того чтобы изложить ее более или менее связно, следует начать сначала, с того дня, когда партейгеноссе Игорь Вячеславович Головлев пригласил Юцера на разговор.

Впрочем, о надвигающейся беде Юцер узнал впервые вовсе не от него. Как обычно, источником информации стала женщина. На сей раз Юцер держал свои любовные похождения в глубокой тайне. Дело в том, что дамой его сердца стала Ванда, женщина с глазами василиска, жадными и коварными, как она сама. Та самая Ванда, напомним, которая бежала из дома Юцера, когда оказалось, что на квартиру направлен прожектор КГБ, того самого учреждения, которым заведовал муж Ванды и бывший соученик Юцера. Из-за одного этого Юцер не имел права заводить интрижку с Вандой. Все-таки он был главой семейства и хорошо знал нрав женщины, которой в какой-то мере доверился. У него не было сомнений в том, что в сложную минуту Ванда его выдаст. Но устоять он не смог. Ванда была так аппетитна, так неудержимо порочна, так по-женски совершенна. И риск… риск взвинчивал Юцеру кровь. А она стала такой тяжелой, густой и вязкой, эта кровь, что отзывалась в висках не стрекотом, а тупой болью.

Они встречались не чаще раза-двух в месяц в квартире Вандиной сестры, расположенной во дворе, в который выходил черный ход заведения, в котором работал Юцер. Ванда приходила на несколько часов раньше. Никто не знал, куда выходил на несколько часов Юцер. Никто ничего не знал и не мог знать, но все-таки на душе у Юцера было неспокойно. Потому, когда Ванда пригласила его на срочную и внеочередную встречу, он подумал, что их связь раскрылась, и не видел выхода. Пранас сильно отличался от Оськи Сталя, его позиция во власти была фундаментальной. У Юцера не было никаких шансов с ним справиться.