Анна Исакова - Ах, эта черная луна! [Журнальный вариант]

Но великан не уходит с места, и верблюд не движется, и так проходит вечность за вечностью.

Спасти великана и верблюда могут только ленивые ангелы. Но они прячутся под водой и дышат через соломинку.

Поводом для более тесного знакомства между Петром Васильевичем Головлевым и Юцером действительно стало то, что их дочери учились в одном классе. Но инициатором разговора был как раз Головлев.

— Мне кажется, наши дочери учатся в одном классе, — сказал он Юцеру, попросив его задержаться после заседания.

— Если классную руководительницу вашей дочери зовут Римма Викторовна, то так оно и есть.

— Как ее зовут, я не помню, — нахмурился Головлев. — Но Зиночка много говорит о вашей дочери. Ее, кажется, зовут Любовь. Она у нас несколько раз бывала. Моя супруга очень впечатлена прекрасными манерами Любови и тем, как интенсивно вы ее культивируете: языки, музыка, рисование. Словно из дворянского гнезда.

Юцер почувствовал неприятный прохладный пот на затылке.

— Я это к тому, — продолжил Головлев, — что моя супруга очень бы хотела, чтобы девочки дружили. Ну и я, конечно, тоже. Знаете, так трудно найти детям достойных друзей. Вы не против, чтобы Зиночка сидела за одной партой с Любовью?

— Разумеется, нет, — выдохнул Юцер. — Я попрошу жену об этом позаботиться.

— Галочка — это моя жена — уже говорила с директором школы. Но ваша просьба или просьба вашей жены не помешает. И, кстати, говорят, вы хороший шахматист.

— Средний, — уже более спокойно ответил Юцер.

— Почему бы нам не сыграть партию-другую в домашней обстановке? Мне сказали, что вы очень… интересный собеседник. Говорят, за вами два факультета. Можно полюбопытствовать, какие?

— Юридический и философский. Впрочем, философский закончить не успел.

— Семья?

— Война.

— Ну что ж, — протянул руку Головлев, — значит, о вас говорят правду. Рад буду поговорить с вами на философские темы. А уж от юридических увольте. Тоскливое дело.

Юцер не стал пересказывать Мали этот разговор, но попросил ее зайти к директрисе. Через некоторое время Юцер и Мали получили приглашение посетить Головлевых.

Юцер был удивлен видом накрытого стола. Посуда, хрусталь, цветы и куверты были выдержаны в наилучшем духе. Стиль показался Юцеру несколько архаичным, да и вино, разлитое по графинам, намекало не на европейскую традицию. Но в целом тут понимали толк в застолье, и это было для Юцера неожиданностью.

— Грибы сами мариновали? — поинтересовался Юцер.

— И мариновали, и собирали сами, — охотно поделился Головлев. — На даче их пруд пруди. Охотитесь ли вы?

— Давно уж не приходилось, — уклончиво ответил Юцер.

— Устроим, устроим, — потер руки хозяин. — А хорошо ли вы стреляете?

— Когда-то стрелял недурно.

— Скажите еще, что вы любите верховую езду! — недоверчиво повертел головой Головлев.

— Некогда и этим баловался, — усмехнулся Юцер.

— Полно, да еврей ли вы?! — не выдержал хозяин.

Его супруга неодобрительно покачала головой. Скорее всего, она наступила под столом мужу на ногу. Головлев побагровел и откашлялся.

— Я хотел сказать…

— Понимаю, — улыбнулся Юцер. — Евреям это действительно не свойственно, но времена меняются, и евреи меняются вместе с ними. Как все.

— Разумеется, — кивнул хозяин, — разумеется.

— Очень милые люди, — сказал Юцер жене, когда они оказались на улице. Шел легкий снег. Юцер выглядел воодушевленным, его словно распеленали.

— Я надеюсь, ты не будешь ездить с ним на охоту? — просительно сказала Мали.

— Отчего же? Еще хоть раз сесть на коня…

— Не забудь того, что он сказал о евреях.

— А! Какое это имеет значение! Однако рассказам Головлева о его детдомовском детстве я не верю. Не тот стол, не те повадки.

— Возможно, все это от жены?

— Возможно, возможно. Но пахнет тут приличной гимназией и папенькиным поместьем. Впрочем, какая разница! При нынешнем режиме лишнее знание непомерно увеличивает наши печали.

— Все, что исходит от них, пахнет смертью, — неожиданно страстно сказала Мали.

Юцер промолчал.

Они долго бродили в ту ночь по заснеженному городу. Юцер вспоминал старые времена, а Мали то участвовала в разговоре, то отсекала его от себя.

— Ведьма права, — сказала она ни с того ни с сего. — Снегопад — это действительно колдовство. Смотришь на снег, и кажется, что все изменится. Посмотри, он прикрыл старые крыши, залепил выбоины в стенах, облагородил вонючие углы. Когда-нибудь жизнь опять станет нормальной.

— Возможно, — недоверчиво покрутил головой Юцер и тут же поправил шарф, словно он крутил головой именно из-за него.

— Мне кажется, ты в чем-то запутался, — осторожно сказала Мали, поправляя на муже шарф.

— Я не запутался. Меня запутали, попутали, заковали. Когда-то я больше всего на свете боялся оказаться таким, как все. Теперь я боюсь выделиться из окружающего меня беспредметного хаоса. И не за себя боюсь. Мне-то все давно надоело. Я боюсь за вас.

— Может быть, мы сможем как-нибудь уехать отсюда…

— Как? Куда? И кому мы там нужны, такие, какими стали? Все это дурные фантазии, Малинька, плод тоскующего воображения. Вот, снег выпал, — хорошо. Погуляем, поспим, позавтракаем. Главное, все это надо делать с большим удовольствием. С цветочком в вазочке, кружевом на наволочке, уютным зонтиком, в красивой шляпке. Мы должны жить мелко и подробно. Переживать каждый прекрасный миг как событие. Мы должны стать маленькими веселыми китайчиками. Писать на рисовых зернышках. Разглядывать жилки на крылышках стрекоз. Мы должны…

— Я никому ничего не должна! — зло ответила Мали. — Никому. Ничего. Даже тебе ничего не должна!

Всю обратную дорогу она шла молча, время от времени останавливаясь, чтобы яростно притоптать снег. До черной грязи. До грязной воды. До сопревшего осеннего листа.

Между тем, Зиночка и Любовь действительно подружились. Зиночка нравилась всем, даже Паше. Не нравилась она одной лишь Мали.

— Дети не должны вести себя вкрадчиво, — упрямо повторяла Мали.

— Ты отвыкла от воспитанных девочек, — спорил с ней Юцер. — Зиночка не вкрадчивая. Я бы сказал, она несколько… автоматическая. Но это и есть воспитание. Воспитанный человек хочет нравиться окружающим. Он видит в этом свою задачу.

— «Конечно, тетя Мали… Я и сама так думала, тетя Мали… Если вас это раздражает, тетя Мали…» Если бы при этом хоть в глазах промелькнуло: «Не пошли бы вы к чертовой бабушке, тетя Мали!», я бы поверила в твою теорию. А так — не верю! Эту девчонку приставили за нами следить.

— Допустим, что ты права, — сказал Юцер, подумав, — но что остается делать? Поссорить детей? И потом, зачем мы им нужны? Я имею в виду этим… Ну, какой в этом смысл?

— Смысл? В их действиях нет смысла. А может быть, есть, но мы не можем догадаться, какой, потому что нам он вообще непонятен. Я хочу перевести Любу в другую школу. Ближе к дому.