Анна Исакова - Ах, эта черная луна! [Журнальный вариант]

Однако Ванда не выглядела взволнованной. Вид у нее был не испуганный, но и не фривольный. Юцера пригласили явно не для провокации, но и не для любовных утех.

— Слушай, — сказала Ванда, — Пранас сказал, что скоро начнется охота на евреев. Сначала с ними поиграют, как кошка с мышью, а потом начнут травить, как тараканов.

— Так сказал Пранас? Этими словами?

— Этими. Но это не его выдумка, он вроде бы не слишком и доволен. У него нет литовских кадров на еврейские места, значит, придется принимать присланных русских, а это неприятно и к тому же опасно.

— Разве в учреждении Пранаса есть евреи? — наивно спросил Юцер.

Ванда кинула в его сторону презрительный взгляд и промолчала.

— Нам не надо больше встречаться, — сказала Ванда. — За евреями может начаться слежка. А тебя я могла бы спрятать у своих родственников в Жемайтии.

— Разве эта кампания будет временной?

— Никто не знает, какая кампания временная, какая нет. Ваши за границей поднимут такой шум, что в какой-то момент вся эта история пойдет на убыль. Главное, не попасть в первые эшелоны, а тебя в городе слишком хорошо знают.

— Ты не думаешь, что все это Пранас выдумал, потому что узнал про нас?

— Ой-ой! Ему на нас плевать, поверь мне. У него свои игры. Я не лезу в его дела, он не вмешивается в мои. А потом, я же тебе сказала, он недоволен этой ситуацией.

— Н-да, — сказал Юцер и, поцеловав Ванду в щечку, вышел на лестницу.

— Н-да, — сказал он ранним вечером того же дня, рассматривая двор из окна собственной столовой. — Когда-нибудь мне будет не хватать этого пейзажа.

— Или мы куда-нибудь собираемся? — спросила Паша.

Вопрос повис в воздухе. Паша подошла к окну и встала рядом с Юцером. Ей хотелось знать, о каком таком пейзаже идет речь.

Сверху им был виден фрагмент двора, сирень под окнами первого этажа, сараи, колодец, дуб и огороды.

— А где пейзаж? — спросила Паша.

— Хотел бы я знать, что происходит в том флигеле, — задумчиво произнес Юцер. — Может быть, я бы даже хотел стать его обитателем. Вернее, оказаться им. У нас слишком большая квартира. Она многим мозолит глаза. Многие могут захотеть ее получить. А этот убогий флигель…

— Флигель! — перебила Паша. — Можно подумать! У нас в старые времена был флигель, так там жила семья меламеда Ицика Флюхта, уважаемого человека! А это не флигель, а сарай. И подумаешь, какая тайна, — что там происходит?! Я тебе скажу, что! Там одна комната и полкухни. В кухне висит вышитый плакат: «Кто рано встает, тому Бог подает». А в комнате все одно за другим: кровать за столом, шкаф за кроватью, за шкафом паутина. И пьяный Йозас везде, когда он дома. А когда его нет дома, Андзя ходит по городу и ищет, откуда его можно вытащить. Она его тащит, а он ее бьет.

— А ты откуда знаешь? — удивился Юцер.

— Когда в моем доме мне отказывают в слове, я хожу туда петь песни.

— В дворницкую?

— Подумаешь, в дворницкую! Зато там мне не смотрят в рот, когда я ем семечки.

Из домика выбежала полуголая Андзя. Она была босиком и зачем-то тащила за собой холщовую скатерть, запятнанную то ли вином, то ли кровью. За Андзей выскочил взлохмаченный Йозас в трусах и майке. На его босых ногах были калоши. Они начали бегать друг за другом вокруг колодца. Под конец Йозас схватил Андзю за волосы и потащил в дом.

— Вот, уже происходит. Теперь он засунет ее головой в ведро с водой, а потом они будут петь песни.

— Паша, как тебе не стыдно! Разве это красиво — подсматривать? Кстати, я надеюсь, что скатерть не окровавлена?

— Нет, она залита дешевым портвейном. Он сорвал ее со стола, когда разговор зашел о его поблядушке-сестре. Опять, наверное, разбил все стаканы и тарелки в доме. А ты не подсматриваешь, случайно?

— Я оказался здесь и в этот момент совершенно непреднамеренно. А ты говоришь так, словно для тебя это обыденное развлечение. Как часто ты подсматриваешь за ними?

— Каждый день. Их это не волнует. Им это даже приятно. Наконец ими кто-то интересуется! Сейчас я отнесу им несколько тарелок и стаканов.

— Так вот куда они деваются!

— А тебе жалко? Твоя жена перетаскала из всех комиссионок некомплектную посуду. Она говорит, что ей жалко смотреть на отбившиеся от сервиза детали. Думаешь, она помнит, кто от чего отбился и когда? Или, думаешь, ей жалко, что из этих тарелок будет кушать Андзя? Ты женат на пустодомнице, Юцер, и тебе пора к этому привыкнуть!

— Надеюсь, ты не показывала Любови эти дикие сцены и не водила ее в дворницкую?

— О! Бедный ребенок! Не волнуйся, она умеет закатывать сцены не хуже этой. Особенно, когда ей попадаюсь беззащитная я. Ты бы лучше проследил, кого она таскает домой. Вчера тут была такая сцена, что мне некогда было от нее оторваться, чтобы посмотреть в окно.

Юцер улыбнулся Пашкиной формулировке, но разговор о Любови его огорчил.

— Либхен, — спросил он у дочери, — кто у тебя вчера был в гостях?

— Таня.

— Кто это — Таня?

— Она сидит со мной на одной парте.

— Вы дружите?

— Нет. Но я бываю у нее дома. Это недалеко от школы.

— А что там интересного?

— Все. Они живут в подвале. Сначала надо долго спускаться по темной лестнице, и кошки прыгают из-под ног. Потом проходишь мимо бочек с вонючей капустой. А потом есть дверь. А за дверью огромная комната, совсем без света. Ма-ленькое окошечко под потолком.

— И это тебе интересно?

— Ага. Там только одна кровать, застеленная серыми тряпками. И еще занавеска. А за занавеской — грязный умывальник, несколько ящиков, керогаз и скамья. Я спросила у Тани: «Где твоя комната?» А она говорит: «Это как?» Я спросила, где она спит. А она сказала: «С мамкой и Жанкой». А знаешь, что она ест? Хлеб с луком. Грызет луковицу, как яблоко. Ты такое видел? Еще Танька сказала, что, когда к мамке приходит дядька, она и Жанка спят на скамьях. Я попробовала лечь на эту скамью, но там было узко, тесно и твердо.

— Н-да. Этой девочке явно следует помочь. Но следует ли тебе с ней дружить?

— Я же тебе сказала, что мы не дружим. Просто сидим на одной парте.

— И эту девочку ты привела к нам?

— Но я же была у нее в гостях…

— Да, да, конечно. А какой получился скандал?

— Не было никакого скандала. Танька походила по гостиной на цыпочках, все перетрогала. Потом спросила, зачем нам картины, если мы не музей. Потом я провела ее в мою комнату. Она пощупала одеяло, положила голову на подушку, села за письменный стол, включила настольную лампу и вдруг как зарыдает! И так противно рыдала, что из носа пошли пузырями зеленые сопли. Я не знала, что сказать и что сделать. И позвала Эмилию.

— И что Эмилия?

— Ничего. Вытерла Таньке нос и увела ее на кухню. А Пашка туда полезла. Эмилия ее выкинула. Пашка не захотела добром, Эмилия ее выкинула за шкирку. Это было смешно.