Александр Мигунов - Сказки русского ресторана

— Ну, и купил? — спросил Басамент.

— Вряд ли. Он приценивался даже к самолётам. Только вот с деньгами не очень.

— Как, говоришь, его зовут?

— Настоящая фамилия Ицё. Его сначала прозвали Яйцом, и всё пытали, откуда родители взяли чучмекскую фамилию. Он бесился, чуть в драку не лез, уверял, что родители чистые русские. А когда американское гражданство получал, сменил фамилию на Андреотти. Сейчас он Сергио Андреотти. Хотя его все зовут Верхолазом. Он, когда выпьет, лезет куда-нибудь, на крышу, на дерево, на скалу. К тому же он электрик по профессии, а электрики всё по столбам ползают.

Блондин, оглядевшись, заметил Литовкина, одиноко спавшего за столом. На сей раз он спал без снов о Гуаме, то есть без влияния Абадонина; он спал под влиянием алкоголя, хлебнув его в серьёзном количестве после того, как топор отца Кати обвалился ему на голову. Верхолаз круто свернул к Литовкину, покатал башку приятеля по столу, пытаясь его привести в чувство.

— Серёга, — крикнул ему Жидков. — Пусть отоспится. Иди лучше к нам.

— Хромаешь чего? — спросил Заплетин, когда Верхолаз подошёл к их столику.

— Грохнулся с дерева по пьянке, — сказал Верхолаз, обменявшись со всеми крепким болезненным рукопожатием, уверенно усаживаясь за стол и водкой наполняя все пустые ёмкости. — На последнем дне рождения Литовкина. Треснула кость. Два месяца в гипсе. На днях только отбросил костыли. Тебя, что ли, не было на пикнике?

— Нет, я готовился к концерту.

Литовкин ставил свои дни рождения выше всех остальных праздников и, несмотря на нищету, умудрялся их праздновать с размахом, приглашая всех, кого только знал. Если бы я совсем не родился, — не раз пояснял он своим приятелям причину предстоящего торжества, — вообще ничего бы не существовало. Приглашённый мог привести в компанию кого угодно, в любом количестве, и вся раздувшаяся компания собиралась за столиками для пикников в каком-нибудь парке Города Ангелов. Еды иногда на всех не хватало, но главного было — хоть залейся: именинник всегда привозил на пикник пару дюжин водки «Камчатка», самой дешёвой и невкусной, но если смешать её с напитком, газированным и подслащённым (чаще смешивали с Кока Колой), то в горло и в кровь проникала стремительно. Да, и ещё по негласной традиции гости являлись с собственной выпивкой.

Последний день рождения Литовкина получился особенно запоминающимся. И от того, что Верхолаз умудрился свалиться с дерева, и его увезли в скорую помощь, и ещё оттого, что именинник привёз грязных опухших бабёнок, подобранных на набережной Санта Моники. Какие-то гости к этим бездомным проявили оскорбительную брезгливость, на что Литовкин не обижался, а только ещё чаще обнимался и стукался дёснами с бабёнками. А потом, в конце вечеринки, он запихнул всех бабёнок в машину и отвёз непонятно куда. Все, кто знал о таком эпизоде, с содроганием представляли, какими болезнями он заразился. Литовкин, то ли правда, то ли нет, потом уверял всех своих знакомых, что он, как джентльмен, тех бездомных тёток сбросил там же, где подобрал. А СПИД, — добавлял он, — или сифилис, или, тем более, гонорея через поцелуи не передаются.

После распада СССР Верхолаз один из первых иммигрантов, кто покинул страну политическим беженцем, вернулся на родину, как турист, а потом стал туда ездить ежегодно и пропадал там столько времени, сколько ему позволяли визы. Он не рассказывал, что он там делал, а когда настаивали, отшучивался: я, мол, туда из-за баб езжу. Многие думали, что в России он пытался наладить бизнес, но правда была именно в шутке — он ездил в Россию из-за женщин. Среди бледных неухоженных ленинградцев лицо его выгодно выделялось общей холёностью и загаром, его иностранная одежда казалась изысканной и дорогой; он выглядел богатым американцем, который подыскивал невесту. Нечего, наверное, и говорить, что выбор невест оказался огромным.

Когда у него кончались доллары, он возвращался в Город Ангелов, нанимался в электрическую компанию, и большую часть рабочего времени проводил, как птица, на свежем воздухе, забравшись на высокие столбы и что-то там делая с проводами. От того, и ещё от игры в теннис, он был постоянно загорелым и в неплохой физической форме. Денег, заработанных на стройке, ему хватало на самолёт и на жизнь с размахом в России.

Кроме того, пока в Городе Ангелов, он прирабатывал ещё так: скупал там и сям барахло всякое, которое с годами так состарилось, что называлось антикварным, а потом барахло то продавал через газеты и по знакомым, часто со значительным наваром. Как-то он даже держал магазинчик под названием «Вещи из прошлого», где продавщицей была любовница, бывшая оперная певица, выступавшая даже в Большом театре. Певица была значительно старше, и даже годилась ему в матери, но он, хоть молоденьких предпочитал, около года с ней пожил; ему очень льстила интимная связь с бывшей народной знаменитостью. Однажды его посетил Заплетин, увидел его женщину, остолбенел, как если б увидел из мёртвых воскресшую.

— Вы, извините, не Нурбаева? — спросил он, оправившись слегка.

— Да, это я, — сказала она, пытаясь припомнить его лицо.

Припомнить его? Ну и задача. Мало того, что прошло лет десять, но он ещё сильно похудел, отпустил бороду и усы, нажил дополнительные морщинки. С последним, с усами и бородой, он не знал, как поступить. Вот если б воскликнул кто-нибудь искренне: да сбрей ты их к чёрту, они тебя старят! — вот он бы, наверное, тут же и сбрил. Что же касается Лейлы Нурбаевой, она уж действительно постарела, и, очевидно, не только от возраста. «Да как же, да как же такое возможно, — думал Заплетин, её разглядывая. — Такая певица, такая известность, столько пластинок с её голосом, сколько раз слышал её по радио, сколько раз видел по телевидению, в „Голубом Огоньке“ непременно участвовала… А уж сколько в ней тонкости, интеллекта!»

В интеллекте и в тонкости этой женщины ему повезло убедиться лично. Одна его приятельница-диссидентка предложила поехать в квартиру знакомой, живущей в доме на Чистых Прудах.

— У этой знакомой будет компания из интересных тебе людей, и угощать будут блинами. Быть там в одиннадцать утра.

Кто же откажется от блинов? Дом той знакомой был рядом с метро, и он оказался тем самым домом, в котором, как раньше слышал Заплетин, проживали совсем не простые люди. Подъезд оказался, впрочем, обычным, — слегка ободранным, полутёмным. Разве что в нём не пахло мочой, да и мусора не было видно. Они поднялись на третий этаж, открыла дверь девушка в белом фартучке и с белой наколкой в волосах, — ну настоящая служанка из состоятельного дома. Квартира по тем, советским меркам была огромная, просто роскошная, обставленная мебелью из Италии.