Александр Мигунов - Сказки русского ресторана

Он содрал с себя свитер, рубашку и выскочил на крыльцо. Ах, какая добрая ночь обняла его тело холодными лапами! Луна не была достаточно яркой, чтоб разглядеть на теле клопов, и он их давил и сметал наощупь. Стащил, наконец, с себя и штаны, потом и совсем догола разделся, очистил себя от клопов ниже пояса, старательно вытряс всю одежду. Хотел помочиться, но резкие боли в мочеиспускательном канале долго мешали начать процедуру. Удалось-таки это, и долго потом голый бесформенный толстяк, фиолетово высвеченный луной, стоял на крыльце паромной избушки, глядя на лес за невидимым берегом, стоял там, пока не продрог до костей. «Похоже, они там как-то устроились», — подумал о тех, кто был за рекой, и даже им слегка позавидовал: уж их-то точно не грызли клопы.

Однако, не стал он себя укутывать во всю сброшенную одежду, а натянул на себя лишь минимум, состоявший из синих просторных трусов с белесыми пятнами болезни, вернулся в прожаренную избушку, оставил дверь на улицу открытой и долго слонялся по тесной комнате, слушая всхрапывания Поликарповны и избегая смотреть на нары. Потом попытался подремать на двух составленных табуретках, но было на них так твёрдо и узко, что он то и дело крупно вздрагивал от причудившихся падений и вытаскивал из-под себя быстро немеющие руки. Отверг, наконец, и табуретки, извлёк вторую бутылку водки, и с отвращением, из горлышка, влил в себя несколько глотков. Ещё походил по скрипучему полу, пока к охмелению не прибавилась благословенная сонливость. Решил подремать, за столом сидя, пристроил голову на руках и почти моментально уснул.

Увидел клопа размерами с крысу, и с пузом, так переполненным кровью, что оно могло лопнуть в любой момент. Чтоб не обрызгало, если лопнет, Перетятько отдёрнулся от клопа и захотел его чем-то прибить. Но кроме стакана и бутылки под рукой ничего не оказалось, а ими ударить по столу — вдруг разобьются, да водки жалко. Клоп пригнул голову, как собака, которую могут сейчас ударить, а потом указал на бутылку водки, то есть, как бы, просил налить. Перетятько подумал, что после водки пузо клопа непременно лопнет, и тогда его не надо прибивать, а если не лопнет, то клоп опьянеет, и его будет легче бросить в печурку. Он щедро плеснул водки на стол, клоп сунул в лужицу хоботок, длинный и гибкий, как у слона, и быстро втянул в себя всю водку.

После этого он не лопнул, а только раздулся ещё больше. Хмельным языком он стал говорить, что теперь, когда они стали друзьями, он прикажет клопам не кусать Перетятько. Клопы и его научат пить кровь, очень вкусно, хочешь попробовать? Клоп вытянул хобот к губам Перетятько, и из кончика показалась капля крови, густая, как мёд. Перетятько лизнул её языком, кровь была действительно вкусной. Он взял в губы весь хоботок, подивился тому, что он такой толстый, рот вдруг наполнился чем-то солёным. Он понял, что клоп его обманул, подсунув ему возбуждённый лингам. Он выплюнул сперму с отвращением, проснулся, с губ стекала слюна. В оконце заглядывал серый рассвет.

Поликарповна на завтрак раскошелилась, угостила домашними ватрушками. Потом они стали играть в дурака. О том, что между ними произошло, никто из них не вымолвил и слова. Перетятько вспомнил её грудь, несоответствующую наружности.

— Старуха, а сколько тебе лет?

— Сорок четыре. Чего рот разинул? Хочешь верь, хочешь не верь. Возраст у бабы в мужике. Попадётся хороший — всю жизнь молодая. А мне, горемыке, не повезло — измывался, пока не сгорел. Одно не пойму: плохо с ним было, а сдох, стало ещё хуже. Вот это ты можешь объяснить?

Перетятько никогда не понимал вторую половину человечества. Как-то он попытался понять, но влез в такие дебри да лабиринты, что решил, что лучше не понимать. Посему он только пожал плечами и полез за второй бутылкой, на что Поликарповна реагировала малопонятным прищуром глаз, который, однако, стал понятным после первого жадного глотка. Водка шла намеренно медленно, ибо ещё раз тащиться в деревню Перетятько никак не хотел, но шла она, тем не менее, с толком — притуплялись ощущения от триппера и было не скучно ждать паромщика. Подстёгнутый водкой, язык фотографа заколотился в полости рта без мозговых ограничений, — так вниз несётся автомобиль с отказавшими тормозами. Правда, и в трезвом состоянии он в соответствующей обстановке бывал до того словоохотлив, что молчуны, его окружавшие, серели и лицами, и мозгами, а болтуны начинали злиться невозможностью выплеснуть свой запас житейского опыта, историй, мнений, суждений, и прочего мусора, от которого спрашиваешь Создателя: зачем ты дал человеку язык?

Фотограф беспрерывно и вдохновенно рассказывал Поликарповне о приключениях, какими наполнена жизнь всякого, кто много скитается по свету, пусть даже тот свет ограничен районом, административно-территориальной единицей какой-либо области или края. На Поликарповну водка иначе подействовала. Она до того от неё разомлела, что всё, что могла — неподвижно слушать, подпирая ладошкой худую щеку. Только один раз она отвлеклась на острую потребность организма, вскрикнула: ой, сейчас обоссусь! пронеслась по избушке, хлопнула дверью, вернулась походкой ленивой барыни, и продолжала слушать фотографа. Потом её отвлекла одна мысль, она написала что-то в блокноте умиравшим огрызком карандаша и сунула бумажку Перетятько. То был её адрес в районном центре.

Как только он это прочитал и хотел высказать что-то по поводу, взвизгнули доски на крыльце, и дверь, с громким стуком на стенку отброшенная, впустила долгожданного паромщика.

— Чего расселись? — сказал он грубо. — На другой стороне машина.

Фотограф добрался до больницы и провалялся там больше недели. Лечили уколами пенициллина, вгоняя иглу в просторную задницу (такие корректные слова, как седалище, ягодицы , и, тем более, нежное попка, с подобными боровами не сочетаются). Как-то, прогуливаясь в больнице по стеснённому койками коридору, Перетятько столкнулся с Поликарповной, которую тоже стали лечить уколами пенициллина.

Она не явилась туда добровольно. У женщин процесс более длительный, и она не знала, что заразилась. Но перед тем, как класть на лечение, врачиха потребовала от Перетятько сообщить, от кого он мог заразиться, а также с кем он, уже инфицированный, вступал в интимные отношения. Перетятько пытался отмахнуться от разглашения этих фактов, но ему пригрозили, что, мол, иначе мы откажемся вас лечить. Нечего делать, он рассказал о Валентине и о Поликарповне; тут-то ему и пригодилась бумажка Поликарповны с её адресом.

Ну и скандал она закатила, столкнувшись с Перетятько в коридоре, и тем замечательно потешив больничный персонал и пациентов! После того он напряжённо ждал появления Валентины. Ей он скандал не стал бы закатывать, не бабья натура была у него, но от крепких словечек наедине было бы трудно воздержаться. Валентины, однако, он так и не видел. То ли медицинские работники до её деревни ещё не добрались, то ли вернулась в Северодвинск, то ли… Но дальше этого многоточия фантазия фотографа не простиралась.