Александр Мигунов - Сказки русского ресторана

— Да, так когда мы были в Париже, по Елисейским Полям прогуливались, — рассказывал рыжий рыхлый мужчина, — решили в «Распутин» заглянуть. Думали, как не посетить знаменитейший русский ресторан, символ эмиграции, декаданс, белогвардейцы там, ностальгия… Подходим к нему, эдак в восемь вечера, дверь, понимаешь, такая массивная, а он, представляешь, ещё закрыт. У нас тут в Америке семь вечера — все рестораны переполнены, а этот гадёныш, видишь, закрыт. Видим, швейцар там околачивается. Спросили, когда, мол, открываетесь. Да в девять, не раньше, — отвечает. Правда, вежливо отвечает, не грубит, как швейцары в Союзе. А можно меню поглядеть? — спрашиваем. А вы, — говорит, — приходите в девять, — вот и увидите меню. А так, чтоб заранее вам знать, возвращаться или не стоит, за вход шестьдесят евро на душу. Бутылка водки, что подешевле — примерно сто пятьдесят евро. Сверху закажете шампанского и бутербродики с красной икрой, — считайте, пятьсот евро истратите. А целый обед пожелать изволите, — тут уж придётся раскошелиться. Ну и грабёж! — подумали мы, отступили и — назад, на Елисейские Поля. Давно мечтал я сходить в Распутин , но не за такие же капиталы.

— Я тоже слыхал, что там жутко дорого. Они там дерут ещё за цыган, знаменитости всякие выступают. Там как-то Высоцкий и Шемякин так круто надебоширили, что хозяйка полицию вызывала.

— Есть анекдот, — вмешался третий. — Сидят в ресторане того же Парижа два иммигранта-старика. Посетители ведут себя прилично. Тихо беседуют. Полумрак. Пианистка играет что-то медленное. — Эх-хе-хе, Анатолий Иваныч, — вздыхает один старик… Вот щас бы залезть на этот рояль, снять штаны, да и насрать!.. — Да полно, любезный Пётр Антоныч! Разве поймут эти французы широту русской души.

— А я другой анекдот знаю. Париж. Иммигрантский ресторан. За столиком с бутылками и закусками лежит отрубившийся мужик, лицом в блюдо с чёрной икрой. Мимо него проходит компания. — Вась, ты ли это?! Вот это да! Разве ты тоже эмигрировал? Сколько не виделись? Лет пятнадцать? Ну как, Вася, жизнь? Вася чуть приподнял морду, перемазанную икрой, и прохрипел: — Удалась…

— Как увижу Антонину — сердце бьётся под штаниной, — почти перебил его рыжий-рыхлый, кивая в сторону столика Анны, которая осталась в одиночестве, поскольку Тамара лихо отплясывала с внешне состоятельным мужиком.

— А хочешь, я её поимею? — сказал худощавый с костлявым лицом.

— Даже не пробуй, — сказал рыжий.

— А вот и попробую. Хочешь на спор? Ну, хотя бы на сотню баксов.

— Веничка, даже не начинай. Продуешь ты баксы. Такая красотка даже смотреть на тебя не захочет.

— Ты вот красавец! — взорвался Веничка. — Сам на свою рожу погляди…

Впрочем, чего там необычного в полупьяной брани двух мужиков. Как-то без нас они разберутся. Ну, поспорят на сотню долларов. Ну, проиграет Веничка спор. Ну, не захочет он рыжему-рыхлому отдавать, что проиграл. Ну, опять они пособачатся. Давайте-ка лучше переключимся на прелестную скучающую Анну, о которой мы знаем ещё так мало, что время её описать подробнее.

С каких-то пор Анне стало скучно, и чего она только не попробовала, чтобы избавиться от тоски. Потом заключила, что либо жизнь скучная, либо она такой родилась. Она бы хотела спастись от жизни, проглотив целую горсть снотворного, спрыгнув со стула с петлёй на шее, полоснув бритвой по венам, выпив цианистого калия, выстрелив в висок из револьвера, бросившись под поезд или машину. Большинство этих стандартных вариантов, многократно использованных человечеством, были связаны либо с болью, либо она, например, не знала, где ей раздобыть пистолет или яд, а подставлять чуткое тело груде налетающего железа было боязно и рискованно — а вдруг не смерть, а всю жизнь — калека. Она осмелилась лишь на снотворное. Двадцать таблеток феназепама завершились приездом скорой помощи и больницей на несколько дней. В конце концов она научилась избегать нежелательных ситуаций тем, что периоды между сном заполняла погружением в состояние, которое трудно назвать одним словом, но которое можно описать, весьма приблизительно описать, как смесь прострации, оцепенения, грёз, дремоты, сна наяву.

Причина её неладов с жизнью заключалась в первом её супруге, за которого Анна вышла замуж не потому, что полюбила, а потому, что он так хотел. Человек этот (звали его Корнеем) был старше Анны на тридцать лет. По паспорту русский, но по родителям неясно какой национальности. Чернявый, но с клочками седины, всегда загорелый (не загорая), с ёжиком, как проволока, волос. Корней полагал, что его отец, скорее всего, был итальянцем, но в правдивости этого не был уверен, так как был воспитан детским домом с возраста, который называют нежным , а что случается в этом возрасте, мы сами, как правило, не помним, а знаем какие-то эпизоды по рассказам ближайших родственников (каковые у Корнея не водились). Корней утверждал, что закончил и вуз, и аспирантуру, и что-то выше, и там, в той научной высоте заработал звание академика. Анна в этом сильно усомнилась после того, как в своей квартире обнаружила тайничок с десятком явно фальшивых дипломов по разнообразным специализациям. Она смолчала про это открытие. Зная о вспыльчивости Корнея, про такое лучше было смолчать.

Буквально на следующий день после их первой брачной ночи Корней влепил Анне оплеуху за то, что она, прибирая квартиру, смахнула на пол его часы, и они прекратили отсчитывать время. Семнадцатилетняя девчонка не знала, как на это реагировать, а только убежала в туалет, где пролила горькие слёзы. Так её жизнь и пошла-поехала, с грубыми окриками, оскорблениями, и не только с пощёчинами, но и кулаками (с кулаками всегда через подушку, чтоб синяки не оставались), и с таким заковыристым грязным матом, какого Анна и не слыхала. Муж говорил только о деньгах. Однажды Анна случайно подслушала, как в разговоре на кухне с приятелем он говорил, что намерен вложить в очень перспективное предприятие три миллиона долларов. Позже, похоже, он прогорел, поскольку долго ходил озлобленным, ругал всё на свете и много пил. Анна не училась в институте, поэтому он её принижал, считал её не развитой, чуть не дурой. Знакомым он врал, что его супруга закончила Плехановский институт.

Был у Корнея один плюс, ради которого Анна решилась и выйти замуж за человека, который годился ей в отцы, и терпела неудачное супружество: Корней привёл её в московскую квартиру, которая удобно располагалась в центре столицы, рядом с метро. А что это такое для провинциалки из белорусского городка, даже не стоит и пояснять.

Через пару лет после женитьбы Корней оказался за решёткой за какие-то смутные операции, не одобряемые законом. Анну это не удивило: после знакомства с тайничком, хранящим фальшивые дипломы, она знала, что муж её жулик, и что, уезжая по утрам, он отправлялся не на работу в какое-то приличное учреждение. Но спрашивать, куда он уезжал, означало наткнуться на новую грубость или на болезненный кулак, болезненный даже через подушку.