Марина Крамер - Удержи меня [СИ litres с оптимизированной обложкой]

– Что ты пристала к ребенку? – вступился я, обнимая его. – Это личное дело, да, сынок?

…Мне показалось, или Оксанка в самом деле как-то подозрительно на меня взглянула?

Я поднялся и пошел к двери – началось суточное дежурство, нужно было хоть в приемном покое показаться. Спускаясь по лестнице, все время думал о том, как странно устроена жизнь – жена и любовница познакомились… Это еще хорошо, что все закончилось вполне мирно, если, конечно, закончилось. Не устраивает ли моя супруга какую-нибудь хитрую комбинацию, чтобы вернуть меня в лоно семьи? Хотя… слишком сложно это для Оксанки, вряд ли ей в голову пришла бы такая мысль.

Как назло, сегодня прорвало – «скорые» подходили одна за другой, привозя все более тяжелых пациентов, у меня уже лица путались, и я не сразу разбирался, кто передо мной, мужчина или женщина. Откуда только они все брались? Вроде не праздник, не выходной, а везут то колото-резаных, то с обострением панкреатита, то с аппендицитами, которых я ухитрился сделать аж четыре штуки.

Размываясь после очередной операции, я подумал о том, что надо бы позвонить Машке, узнать, как дела, а заодно и расспросить подробности их с Оксанкой разговора. Но, к сожалению, это удалось нескоро – едва я дошел до ординаторской, как забренчал телефон на посту, и медсестра Леночка виноватым голосом сообщила, что меня опять вызывают в операционную. Выругавшись про себя, я побрел обратно. Только ближе к ночи я освободился и, вытянув ноющие ноги на край стола в ординаторской, позвонил Машке. Она долго не подходила, я уже стал волноваться, но вот, наконец, раздался ее голос:

– Я слушаю.

– Привет, Машуля. Как ты?

– Нормально. Ты на работе?

– Да, дежурю, устал уже, как собака – такой вал больных, не представляешь! – пожаловался я в надежде, что она пожалеет меня, скажет что-нибудь ласковое, и не ошибся.

Машка начала уговаривать меня, как маленького, что, мол, завтра утром пойду домой, посплю, и все пройдет. Под конец своего монолога она вдруг поинтересовалась состоянием Максима, и я вспомнил, зачем, собственно, позвонил:

– Маш, а ты ничего не хочешь мне рассказать?

– Если ты о разговоре с твоей женой, то нет, – моментально отреагировала она.

– Почему?

– Потому что мне неприятно об этом говорить. Я тебе вот еще что скажу – ты напрасно говоришь о ней с пренебрежением, Даня. Она хороший человек, в отличие от нас с тобой.

Ого! Вот это выпад, ну, вы даете, Мария Сергеевна! Мы, значит, плохие люди с тобой? С чего ты это взяла, интересно?

– Что-то загнула ты сейчас, Машуля, – миролюбиво сказал я, не желая ссориться. – Чем же мы с тобой такие уж плохие?

– Чем? – взвилась вдруг Машка, и меня обожгло – сейчас опять она заговорит о том, что случилось на третьем курсе, и из-за чего, собственно, мы и стали отдаляться друг от друга…

– Все, Машенька, не надо! – попробовал я переключить ее на другую тему, но не тут-то было, Машка уже завелась, и сейчас выложит все, что носит в себе столько лет.

– Городницкий, ты эгоист и сволочь, вот что! Почему за то, что ты делаешь, всегда расплачивается кто-то другой? Сначала я, теперь Оксана? Ты здорово умеешь перевернуть все так, чтобы самому в белом остаться!

О, ну, началось! Сейчас я узнаю о себе все, что и так знаю, без ее напоминаний… Я попытался урезонить возбудившуюся Машку еще раз, но она уже не слушала, не понимала ничего, просто кричала, выплескивая боль и злость. Когда же, наконец, она бросила трубку, я сжал виски руками и задумался. Как знать, может, Машка права, и все, что происходит сейчас снами, является своего рода расплатой за то?..

Маша.

У меня все кипело и разрывалось внутри…

Я старалась не вспоминать то, что произошло между мной и Даниилом много лет назад, потому что до сих пор испытывала боль. Сейчас, с высоты прожитых лет, я смотрела на ситуацию совершенно другими глазами и понимала, что и тогда можно было решить все по-другому.

Сев на кухне с чашкой чая, я задумалась, вспоминая…

…Мне было девятнадцать лет, я училась на третьем курсе мединститута, время от времени встречаясь с Данькой Городницким. Так, вялотекущий роман без взаимных обязательств. Он всегда красиво ухаживал, если мы занимались в разных местах, подкатывал за мной к корпусу на красной «семерке», вальяжно облокачивался на открытую дверь, поигрывая черными очками. Я сбегала с крыльца, повисала на его шее, он неизменно доставал из салона машины цветы… Потом мы ехали куда-нибудь, проводили вместе время, гуляли. Встречаться в более интимной обстановке мы могли нечасто – как всегда, проблема места, но, когда выпадал случай, мы его не упускали. И, разумеется, доигрались…

Когда я обнаружила, что жду ребенка, первой реакцией был страх – что делать, как быть? Нам оставалось еще три года учебы, потом интернатура, да и речи о женитьбе у нас никогда не шло… А растить ребенка одной с двадцати лет – перспектива странная. Конечно, любой вправе мне возразить, что, мол, нужно было думать головой и все такое, но кто из нас думает этой самой головой в девятнадцать лет? Словом, я решилась на разговор с Даниилом, чтобы узнать его мнение по поводу случившегося со мной. С нами.

Нужно было видеть это лицо… эти испуганные глаза, эти задрожавшие пальцы, щелкающие зажигалкой.

– Это точно? – он даже не смотрел на меня.

Мы сидели в кафе, я с трудом сдерживала слезы, Данька курил, рассеянно глядя куда-то поверх моей головы. Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова больше, чтобы не зарыдать.

– Черт… – на его лице застыло выражение досады и недовольства. – Машка, ну, ты ж не маленькая – надо было как-то…

– Да? Мне? А тебе – не надо было как-то…? – подняв на него глаза, еле проговорила я, кусая губы. – Почему только я должна была думать, а ты нет?

Даниил молчал, думая о чем-то.

– Слушай…и что делать теперь? – спросил он после долгого молчания.

– В смысле?

– Ну, в том самом смысле. Жениться будем, что ли? – что-то в его голосе не было слышно радости по этому поводу…

Я вскинула подбородок и запальчиво заявила, что не собираюсь таким образом входить в их семью и продолжать славный род докторов Городницких. Данька невесело засмеялся и постучал меня по лбу согнутым пальцем, мол, дура ты, дура.

Мы поехали на квартиру какого-то его очередного приятеля, выдавшего нам ключи ровно на два часа. Данька был на удивление спокоен, словно я ничего не говорила ему, словно нет проблем. Он целовал меня так, как будто и не произошло ничего, как будто все идет по-старому. Долго не отпускал меня, стараясь продлить ощущение счастья и расслабленности.

– Данька…что же теперь будет, а? – прошептала я, лежа рядом с ним и положив руку ему на грудь.

Он погладил мои пальцы и промолчал. И это молчание почему-то обидело меня, зацепило что-то внутри. Я встала и начала одеваться. Городницкий продолжал лежать, только закурил, поставив на грудь пепельницу.