Марина Крамер - Удержи меня [СИ litres с оптимизированной обложкой]

Артем.

Юлька выскочила из подъезда в расстегнутом пуховике и сбившемся на бок берете, портфель и сменка перекинуты через плечо, и вообще вид заспанный и растерянный.

– Ну что, проспали? – я обернулся на заднее сиденье, где примостилась дочь, и она кивнула. – А что так?

– Мама себя плохо чувствует.

Ничего нового, опять эти отговорки насчет плохого самочувствия. Болеешь – ложись в больницу, нечего из себя страдалицу строить. Ребенок переживает, теща дергается, а Марье – хоть бы что, только о себе вечно…

– Тебе во сколько на тренировку?

– В четыре и в семь, – опять двухразовые, наверное, к очередному конкурсу готовятся, и надо бы спросить, но почему-то я не сделал этого, задав совершенно другой вопрос:

– Отвезти?

– Не надо, я с бабушкой езжу, – отказалась дочь, копаясь в портфеле в поисках чего-то только ей известного.

– Поесть-то хоть успеваешь? – меня всегда волновал вопрос Юлькиного питания, ей многое было нельзя при ее образе жизни, но она ухитрялась все-таки то булочку купить, то пиццу, то шоколадку, и Марья всегда потакала ей в этом.

– Успеваю, – вздохнула она.

– Деньги есть у тебя? Может, дать?

– Не надо, у меня есть.

– А за тренировки когда платить?

Дочь укоризненно взглянула в зеркало – мол, хорош папашка, даже этого не знаешь:

– До десятого. А за индивидуалки можно в конце месяца.

– Ты скажи Наталье Альбертовне, что я вечером приеду и заплачу.

Возле школы она выпрыгнула из машины, чмокнув меня в щеку, я проводил ее взглядом до самых дверей и поехал на работу.

Где-то в обед я вдруг решил позвонить Марье и поговорить относительно Юльки. Вспомнив, что сотовый у нее украли, набрал на работу.

– Клиника Сорвиной, – сказала трубка голосом Машки.

– Привет, это я.

– Привет.

– Я хотел поговорить.

Она помолчала, потом глуховато проговорила:

– Говори.

– Ты вообще думаешь о ком-то, кроме себя? Что опять с тобой случилось? Ребенок переживает, а тебе и дела нет до этого! Она питается, как попало, режима никакого, тренировки до упаду, – начал я с места в карьер, и неожиданно Марья взорвалась:

– Ты только за этим позвонил? Чтобы обвинить меня опять? Так не стоило трудиться!

– Не ори! – приказал я, несколько удивленный – она редко позволяла себе повысить на меня голос, предпочитая отмалчиваться. – Еще раз тебе говорю – подумай о Юльке, не заставляй ребенка страдать, глядя на тебя! Тебе лечиться надо – ну, так ложись и лечись, я Юльку к себе возьму.

– Куда? К своей новой жене? Или кто она тебе там? Ты не понимаешь, что лечь мне придется месяца на три? И потом неизвестно еще, что будет!

– Тогда прекрати ходить с кислой миной на лице! Мне кажется, ты просто удовольствие получаешь от своей болезни!

Она не стала разговаривать дальше, бросила трубку и больше не отвечала на мои звонки, хотя я пытался пробиться еще несколько раз. Да и черт с тобой, подумал я, оставив эти попытки. В конце концов, это ее личное дело, лечиться или нет, и я не стану больше лезть в это. Кто их разберет, этих женщин, чего им там надо! Пока не спрашивал про ее болячки, ходила надутая и недовольная, стал спрашивать – опять не так и не то! Ну, и пусть носится со своей придурью, а с меня хватит уже, все, не могу больше! Юльку я, разумеется, не брошу, а Марья пусть сама, как хочет, так и живет.

По моему глубокому убеждению, жена совершенно не страдала от моего отсутствия.

То, что я увидел во время последнего визита домой, только укрепило во мне эту уверенность. Она разговаривала со мной отстраненно, словно удерживала дистанцию, давала понять, что ее проблемы больше меня не касаются. Да если разобраться, то в последние два-три года мы жили уже как чужие люди, и связывала нас вместе только Юлька. Марья в какой-то момент перестала интересоваться моими делами на работе, хотя раньше всегда внимательно выслушивала все, что я рассказывал ей, даже если было неинтересно, всегда смотрела со мной футбол по телевизору, как бы поздно ни начинался матч. В последнее же время жена укладывалась спать в десять вечера, и никакая сила в мире не могла уже заставить ее встать и присоединиться ко мне. Она перестала общаться с женами моих бывших одноклубников, хотя раньше частенько висела на телефоне, болтая с кем-нибудь. Меня и прежде удивляло отсутствие у нее близкой подруги, а уж когда я увидел Марью с тем хлыщом, то даже жалел об отсутствии таковой – ведь это была бы кладезь информации. ан нет – не водилось у Марьи Сергеевны задушевной подруги, не водилось – и все тут! Ирка не в счет – с ней Марья вряд ли стала бы делиться чем-то личным, уж больно длинный язык у нее.

Оксана.

Максима выписали. Мы с Даниилом привезли его домой, и в своей комнате сын неожиданно для нас собрал всех плюшевых собак в мешок и выставил его в коридор.

– Максимка, сынок, что это? – удивилась я, оглядывая стоящий у двери мешок, и Максим тихо сказал, не глядя на меня:

– Мама, я боюсь, что ночью они накинутся и съедят меня…

Я порывисто прижала его к себе и забормотала что-то насчет «ненастоящих собачек» и того, что «мама с папой тебя в обиду не дадут». Сын только вздохнул тяжело, совсем по-взрослому посмотрел мне в глаза и, освободившись от моих рук, ушел к себе, закрыв дверь на ключ. Я осталась сидеть на корточках в коридоре, понимая, что предстоит еще не одна бессонная ночь.

Даниил был в это время на кухне, гремел там чашками и хлопал дверцей холодильника.

– Оксана, у нас пообедать нечем, что ли?

– Нечем, я ж дома не была, – откликнулась я, мгновенно испытав чувство вины перед мужем за пустой холодильник и неприготовленный обед.

Даниил вышел из кухни, демонстрируя всем своим видом недовольство, постучал к Максиму, о чем-то поговорил с ним в комнате и уехал, даже не сказав, куда и зачем. У него был выходной, об этом он мне еще утром сказал, и вот теперь спокойно встал и ушел. Я собралась на рынок и в магазин, оставив сына перед телевизором, сбегала почти бегом, буквально за сорок минут, едва дотащила тяжеленные сумки, набитые продуктами. Плюхнув их на пол в кухне, я обернулась и замерла – большое зеркало в коридоре было аккуратно завешено простыней, как будто в доме покойник… Сорвав белое полотнище, я зашла в комнату сына – Максим сидел за компьютером и сосредоточенно гонял по монитору танки.

– Максим…зачем ты сделал это?

Он, не отрываясь от своего занятия, проговорил:

– Я не хочу видеть себя. Мне страшно. Мам, я не пойду в школу, ладно?

Я обняла его сзади за плечи, уткнулась губами в вихры на макушке, не зная, что и как сказать ему. Шрамы на лице были в самом деле ужасны, должно пройти какое-то время, чтобы они хотя бы побледнели. Но мне и в голову не приходило, что мальчик может переживать по этому поводу. Неужели нам придется перевести его на домашнее обучение? Я почему-то не подумала о том, что Максима могут начать дразнить одноклассники, а он вот подумал, оказывается.