Марина Крамер - Удержи меня [СИ litres с оптимизированной обложкой]

Ну, это вообще прозвучало громом среди ясного неба… Беременна… и, скорее всего – от меня, потому что с Артемом они уже давно не живут вместе… О, черт, ну, почему именно сейчас?! Почему то, чего я хотел больше всего на свете, произошло именно сейчас, когда нельзя?! Я даже застонал от почти физической боли, вцепившись руками в волосы.

– Ты чего? – удивился Пашка, наблюдая за мной с недоумением.

Разумеется, я не мог объяснить – чего… Поднявшись с дивана, я пробормотал что-то невнятное, кажется, слова благодарности и обещание поговорить с Машкиным мужем, попрощался и вышел из кабинета.

Очнулся я в больничном дворе, почувствовав легкий холод, достал сигарету, прикурил дрожащими руками. Что же мне теперь делать с этим? И почему Машка промолчала? Неужели не знает ничего? Умом я понимал, что риск очень велик – если Машка решится оставить ребенка, никто не поручится за последствия. Девяносто процентов, сказал Лаврушин…

Я прослонялся по городу до самого вечера, не зная, как быть. В том, что это мой ребенок, я почти не сомневался, и теперь нам вдвоем предстояло решать его судьбу. Кто знает, чем обернется его появление… Возможно, Машкина болезнь отступит, замрет на какое-то время, и можно будет после рождения ребенка сделать операцию. Но ведь возможен и другой вариант, думать о котором совершенно не хотелось… Почему она ничего мне не сказала? Зачем скрывает, почему? Эти вопросы не давали мне покоя, настойчиво крутились в голове, мешая думать о чем-то другом. И я решил поехать обратно в больницу, поговорить с Машкой.

…Она сидела в постели, поджав ноги, и читала. Я замер в дверях, глядя на перелистывающую страницы Машку. Снова все повторяется – она беременна, а я не могу решить, нужен ли нам этот ребенок. Правда, сейчас мои мысли вызваны беспокойством за ее здоровье, если не сказать – за жизнь. Машка подняла голову:

– Даня? Я думала, что ты уехал…

– А я и уехал. Потом вернулся, – я вошел в палату и присел на краешек Машкиной кровати. – Ты одна?

– Да, соседка внизу, с родственниками, – Машка поправила челку, отложила в сторону книгу и обхватила руками колени.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – спросил я, глядя ей в глаза.

Она не смутилась, не отвернулась, продолжала сидеть прямо и смотреть на меня. Я ждал – второй раз за сегодняшний день я зависел от желания собеседника, который захочет – скажет, а нет – просто промолчит, и я не смогу заставить его говорить.

– Если ты о том, что я беременна, то не хочу.

– Почему? – глуповато поинтересовался я.

Она вздохнула, перевела взгляд с моего лица куда-то на дверь. Я взял ее за руки, притянул к себе:

– Машка… я тебя прошу, прекрати это! Я был у Лаврушина, он мне все рассказал, теперь выбор только за нами.

– А при чем здесь ты? – спокойно и холодно проговорила Машка, отстраняясь.

– Как – при чем? – растерялся я. – Ведь это мой ребенок…

– Я этого не говорила.

– Да и не говори – не надо, я и так это знаю. Поэтому я тоже могу решать…

– Хватит! – резко перебила она. – Ты уже решил однажды. Все, больше этого не будет, теперь я сама буду решать свою судьбу, судьбу этого ребенка и судьбу своей дочери, кстати. Потому что я не могу обойтись с ней безответственно. И если завтра мне Лаврушин скажет, что рожать категорически нельзя, я не буду этого делать.

– Маша… Послушай себя – что ты говоришь!

– А что такого я сказала? – вздернула она брови. – Только то, что не желаю, чтобы моя дочь осталась сиротой в девять лет, потому что тебе вдруг очень захотелось иметь еще одного ребенка. И вообще – тебе своих проблем не хватает? Неужели тебе нечем заняться, а, Городницкий? Я видела сегодня твоего сына… Почему ты не делаешь ничего с его лицом?

– Он не хочет… – совершенно по-идиотски пробормотал я, и Машка вскинулась:

– Да?! А кто спрашивает мнение восьмилетнего ребенка, когда речь идет о его здоровье? Ты не понимаешь, во что выльется твое равнодушие через четыре-пять лет? Да в то, что у Максима начнутся проблемы с психикой! Переходный возраст, девочки, компании – а он с таким лицом!

– Да ведь мужчине не лицо важно…

– Ты что, на самом деле не понимаешь? – удивилась Машка. – Это он сейчас не придает этому значения, да и то в душе наверняка переживает, а когда вырастет? Когда ему кто-нибудь скажет что-то про его шрамы?

Я опустил голову. Она была права, права на все сто. Как я мог пойти на поводу у сына и даже не рассмотреть возможность пластики? Но мне показалось, что у Макса нет никаких комплексов по этому поводу, в классе его не дразнили, в «художке» тоже. А Машка, между тем, продолжала:

– Городницкий, я все сильнее разочаровываюсь в тебе. Ты совсем не такой, как я о тебе думала все эти годы. Неужели здоровье и благополучие твоего единственного ребенка тебе настолько безразлично? Я допускаю, что с женой у тебя все плохо, у меня у самой так же, но сын? Нельзя развестись с ребенком, понимаешь? С женой – можно, а с сыном – нельзя!

– И что ты мне предлагаешь?

– Я предложила тебе это уже давно. Я позвоню своей шефине, она возьмет Максима в клинику без очереди, положит к хорошему хирургу-пластику. Да, это будет стоить денег, но, думаю, ты их найдешь.

– Хорошо, мы решили эту проблему, – я снова притянул ее к себе, прижал двумя руками. – Давай теперь о другом поговорим. О том, с чего начали.

– Я же сказала, что не хочу обсуждать это с тобой. Это только мое дело.

– Нет, дорогая, это не только твое – это и мое тоже. Это мой ребенок, я знаю это точно, и ты не можешь решить его судьбу без меня.

– Да? – усмехнулась она. – Ну ты же решил судьбу нашего ребенка тогда, решил один, меня не спросил. А сейчас у меня есть дочь, и я не хочу, чтобы она росла с бабушкой.

– Ты никогда не простишь меня, да? – пряча лицо на ее груди, спросил я. – Да, я виноват, Маша, так виноват… Я испортил жизнь и тебе, и себе. Но ведь сейчас мы можем все исправить. Маша, – я поднял глаза, взял ее лицо в ладони. – Машенька, ты просто подумай – а вдруг все будет хорошо? Ведь есть десять процентов вероятности благополучного исхода! И вдруг это твои десять процентов?

– А если нет? – она смотрела мне в лицо, почти не моргая, только в углах глаз начали скапливаться слезы. – Если нет, Даня, что тогда?

– Маша, не думай об этом! – зашептал я, целуя ее. – Не думай, все будет хорошо, Машуля, ну, не может быть, чтобы все плохо… Сколько можно расплачиваться за ту ошибку, ведь уже прошло время… Я прошу тебя, умоляю – если все нормально, оставь ребенка… Мы будем жить вместе, будем растить его…

Машка заплакала. Я никогда не мог смотреть на то, как она плачет – эти распахнутые глаза, из которых текут слезы, и все молча, без всхлипов. Просто смотрит на тебя и исходит слезами… Оксанка всегда ревела навзрыд, шумно хлюпая носом, который потом краснел и распухал. Она всегда любила порыдать, картинно упасть на кровать лицом в подушку и ждать, когда я приду и пожалею. Машка же при мне плакала крайне редко и всегда вот так – беззвучно и страшно. Я стал осторожно гладить ее по плечам, по лицу, потом осмелел и поцеловал в соленые от слез губы. Она, против ожидания, не вырвалась, а наоборот, прижалась ко мне, обхватила руками за талию.