Генрих Шеф - Записки совсем молодого инженера [Повести и рассказы]

Я даже видел, какое непрочное оказалось наше «ты». Лида мне сразу чуть-чуть разонравилась. Рядом с ней села какая-то девчонка, с которой она может теперь разговаривать, и она уже дает мне советы и говорит мне опять «вы», делая вид, что мы с ней чуть ли совсем незнакомы. Мне стало обидно.

— Лида, — сказал я. — Оставьте меня в покое. Пусть это будет мое личное дело.

— Но все-таки, Гера, — сказала она, — я вам просто советую. Вы при ней не пишите…

Я снова подумал, как быстро, прямо-таки на глазах, меняются люди. И кажется, из-за чего бы им так быстро меняться? Я подумал, что Лида права. Что может подумать про меня эта новая Инга? Сейчас она вышла на склад. Я мало с ней разговаривал. Ведь сегодня 8 марта! Я все больше работал, а потом увидел, что Инга испортила один конденсатор. Он был электролитический, очень маленький, а она так прогрела его паяльником, что он лопнул, и даже снаружи по корпусу у него пошли пузыри. Я не мог здесь стерпеть. Я увидел, что мне надо вмешаться. «Инга, — сказал я, — прогревайте детали поосторожнее. Они ведь у нас миниатюрные». А она мне сказала: «Хорошо, хорошо, Гера. Я слушаюсь». И снова потом я увидел, что у нее лопнул другой конденсатор и она, кроме того, пережгла одну тороидальную катушку. Я ей сказал: «Инга…» А она меня перебила: «Я слушаюсь, слушаюсь…» И они с Лидой потом переглянулись. Мне стало даже неприятно! А Лида на меня взглянула и, чуть улыбнувшись, сказала: «Ну, Гера, что вы сегодня напишете?» Инга не знала, конечно, куда это я напишу и что напишу. И Лида тоже ей ничего не сказала. Но она — рядом с Ингой — сказала так, что все-таки та могла догадаться. Я опять подумал, что женщинам ничего нельзя доверять. Инга на меня посмотрела. У нее так и светилось в глазах: что это я напишу? — и они, глаза, кажется даже чуть-чуть посветлели. Может быть, потому что я в это время сердился на Лиду, Инга мне впервые понравилась. А я сказал Лиде: «Вот, я уже написал». И протянул ей открытку (акварель Поленова), где у меня на обороте были написаны для нее поздравительные стихи. Все мужчины в нашем отделе собрали деньги, чтобы купить подарки для женщин, а я, в своей комнате, кроме того хотел сделать подарок отдельно. Я им купил конфеты «Ромашка».

Лида прочла, и ей, я видел, стало приятно. Ну еще бы! Это ведь были неплохие стихи:

Я подумал, что я все-таки ловко вывернулся. И Лида, покраснев, перечитала мои стихи много раз. «Да вы еще поэт, Гера», — сказала она. Я видел, что она на меня нисколько не сердится. «О женщины!» — подумал я. Инга, нагнувшись, стала читать у Лиды через плечо. Потом она поглядела на меня с любопытством. «Это неплохо!» — подумал я. Глаза у нее были такие черные, что казались чуть-чуть ненормальными. Она, я видел, все больше мне нравилась. Тогда-то я и вынул свои конфеты. Они стали есть «Ромашку» и — это, конечно, банально! — только тогда Инга заулыбалась и стала говорить опять сначала с Лидой, а потом спросила что-то меня: где я учился и с кем сейчас дома живу, и еще спросила, женат ли я (я сказал: «не женат», и сказал: «не собираюсь», а она засмеялась), и вот после этой ее улыбки я заметил, что насколько черными были у нее глаза и волосы, настолько белыми были у нее зубы: я сразу подумал, что я хочу, чтобы Инга улыбнулась еще. И я увидел тогда, что не все в ней плохо, а есть и хорошее. Я стал тогда, мне кажется, не очень удачно острить, и они теперь обе жевали эти конфеты и улыбались, а потом Лида сказала, что сейчас праздник и это все хорошо, но нам не хватает сейчас вина: надо было кому-нибудь догадаться и купить бутылку шампанского. Я сказал, что сегодня уже ничего не выйдет, но зато мы сделаем так к 1 Мая. «Мы поручаем это вам, — сказала Инга, — вы, как мужчина, не забудьте про вино». Я сказал, что не забуду, и мне стало очень тепло на душе, что у нас такая хорошая подобралась лаборатория. И Инга сейчас, я видел, сказала эти слова только для меня лично, как будто бы мы были старые знакомые. Мне было это приятно. Я все больше глядел теперь на нее. Потом мы опять работали. Мы работали хорошо, совсем не отвлекаясь. Я попробовал было давать Инге указания, но она мне сказала: «Я знаю, Гера. Я разберусь». И я после этого стал говорить с ней очень мягко. С женщинами надо обращаться мягко. Я даже не знал, чтó мне еще можно сказать. Я понял, как трудно быть начальником. Главное, оказывается, сделать так, чтобы тебя слушали! Инга, правда, опять пережгла конденсатор типа БМ. Наш Y, как обычно, отсутствовал. Мы потушили верхний свет и зажгли настольные лампы. В комнате стало очень уютно. Потом наши девушки опять между собой говорили. Y, наверное, как всегда, сидел у начальства или же ходил со своими друзьями-руководителями по коридору. Девушки разговаривали. Я подумал, что надо им что-то сказать. «Хватит, Лида, — сказал я. Я сознательно обратился именно к ней. — Работайте…» А они, хотя и взялись за паяльники, обе вдруг засмеялись. Я про себя покраснел и чуть-чуть стал жалеть, что это сказал. Я так и не знал, слушается меня Инга, как моя подчиненная, или не слушается.

13 марта

Эта Инга ни минуты не может посидеть без работы. Может быть, она, как все новички, в первый месяц особенно старается. Под ее руками буквально все — в прямом, к сожалению, смысле — горит. Она меня теперь вежливо каждое утро спрашивает: «Гера, дайте мне, пожалуйста, какую-нибудь работу». Я, конечно, по мере возможности ей что-то даю. Она же не виновата, что у нас сейчас такое критическое положение с планом. Она уже распаяла все старые макеты и вытерла пыль на стеллажах. Она вчера навела порядок в нашей кассе, где лежат расписанные по величинам конденсаторы и сопротивления. А я не знаю, какую мне еще ей придумать работу. Y мне самому ничего не дает сейчас. Это для меня тем больнее, что я сегодня поймал себя на том, что как-то невольно — исподволь — хочу Инге понравиться.

Скоро весна! Воздух на улице уже свежий! Я хожу по лаборатории взад-вперед, выискивая для Инги работу, а она, мне кажется, глядит на меня все больше со злостью, и в ней, наверное, внутри что-то против меня накипает. Я думаю, тем для меня будет хуже, чем дольше я останусь ее начальником. Я понимаю, что действительно плохо чувствуешь себя иногда без работы. Но разве не может она потерпеть? Разве я виноват? Чем больше я даю ей всякие мелочи — совсем почти бессмысленные поручения — тем больше, я чувствую, она сердится. Я не знаю, что из этого выйдет. Y, мне кажется, все делает против меня нарочно. Я не пойму, почему он на меня обращает теперь так мало внимания. Я все сейчас делаю сам. Вот Инга пришла со склада и опять увидела, что я что-то пишу. Ну, ладно…