Генрих Шеф - Записки совсем молодого инженера [Повести и рассказы]

15 марта

Я не знаю, полюбит ли она меня когда-нибудь. В конце концов, я всего инженер, просто молодой специалист. Странные какие-то мысли приходят мне в голову. Почему я вдруг об этом подумал? Ведь она мне не очень и нравится. Я впервые произнес здесь слово «полюбит». Что у трезвого на уме, то, говорят, у пьяного на языке. Я хочу делать ей только хорошее, я достаю ей приборы и детали, все сам устанавливаю и подключаю. Я подготавливаю для нее, так сказать, «фронт работ». Я сам составил ей схему и дал ей задание. Она теперь сидит и паяет. И все-таки, я чувствую, она чем-то недовольна. Начальник, наверное, должен быть строгим. Чем больше о человеке заботишься, тем больше он начинает требовать и распускаться. И, главное, ко всему привыкает! Главное, привыкает к хорошему! Она сейчас почти совсем не обращает на меня внимания. Она видит, что я что-то пишу. Ну, да ладно… Мне тоже теперь все равно.

20 марта

Она пожаловалась на меня Y-ку. Даже Лида возмутилась и, кажется, стала за меня заступаться. Инга могла сказать только одно: я не даю ей работы. Толстый Y выслушал все спокойно, а потом фактически ее от меня отобрал, так что кончились две недели моего «самовластия». Y, кажется, совсем не волнуется. Он сам дал Инге «работу» — что-то писать — и посадил ее за свой стол. Я теперь абсолютно спокоен. Мне ничего не надо больше ей давать и показывать, выслушивая потом замечания: «Я слушаюсь, Гера, слушаюсь…» Теперь я могу подумать о самом себе. Лида сказала, что сегодня, пока меня не было, к нам заходил начальник отдела. Он поинтересовался, как работает наша с Ингой «отдельная» группа. Марк Львович сказал, что я не справляюсь и не умею хорошо объяснять. Он сказал, что на время решил нас «разъединить». Лида сказала, что они оба при этом ехидно засмеялись. Я не могу об этом думать спокойно.

23 марта

Лида попросила у меня мой дневник. Она прочла и сказала, что я опять забываюсь и местами называю, как она выразилась, всех «действующих лиц» своими именами. Про нее-то, она сказала, уж ладно: я могу писать про нее так, как она есть. Но вот вчера я снова написал вместо буквы Y — Марк Львович. Я вычеркиваю сейчас все собственные имена, которые у меня «в тексте» прежде встречались. Я думаю, что и для Инги надо придумать какое-нибудь условное, обобщающее женское имя, например Елена Прекрасная. Я когда-то давно, еще в школе, читал «Мифы Древней Греции». Я думаю много об Инге. У меня с ее именем тоже связаны в душе различные ассоциации. Я, когда ее вспоминаю, почти забываю все остальное, о чем только что думал. У меня есть приятель, который говорит: чтобы завоевать женщину, надо хорошо одеваться. Он ходит всегда начищенный и отглаженный, костюм на нем сидит как на манекене. Особое внимание, он говорит, надо уделять задникам у ботинок. Про задники обычно всегда забываешь, когда спешишь на свидание, но именно их обязательно надо почистить: ведь женщины со своим чутьем все замечают. Он имеет, я бы сказал, определенный успех. Но мне неприятно самое это слово: «завоевать». Почему не сказать здесь слово «любовь»? «полюбить»? Ведь мы не древние какие-нибудь пещерные жители, которые ходят с дубинами в руках и из-за женщин колотят друг друга по голове. Мне гораздо ближе — по духу, по настроению — мой второй приятель. Мы учились с ним еще в школе. Он говорит, что только тогда знает про себя, любит он девушку или не любит, когда у него от одного ее имени, которое он вслух или в уме произносит, почти невольно сами собой начинают навертываться слезы. Я лично считаю, что это крайность. Он, кстати, не очень, по-моему, счастлив, и девушки его быстро бросают. Мне кажется, он любит при этом не столько их самих, сколько самого себя. А они это чувствуют. Меня однажды почти поразило, когда он сказал — он, правда, был убит горем после очередной такой (навечно!) разлуки, — что он недавно стал всех своих девушек называть в душе (и Нину, и Леру, и Аллу и т. д.) одним только именем: Тамара (именем, он сказал, «своей первой любви»). А у меня, конечно, тоже есть в отношении женщин самостоятельные взгляды и принципы. Я, например, думаю, что мне надо сейчас на Ингу побольше «глядеть». Я даже понял, что мне, наверное, пока я был ее начальником, вообще ничего не удалось бы добиться. В этом смысле, может быть, мне повезло, хотя Y и подложил мне свинью. Я думаю, что на девушек надо больше «глядеть». Если Инга увидит мои глаза, которые я — молча — устремлю на нее, то она, конечно, задумается: «А что это значит?» Говорят еще, что и мысли иногда передаются на расстоянии. Я все больше гляжу сейчас на Ингу. Я уже три дня с ней не разговариваю, потому что мне было неприятно, что она на меня пожаловалась…

24 марта

Мне сегодня весело. Это, конечно, смешно, но Инга чувствует, что я на нее все время гляжу. Ха-ха!..

26 марта

Лида сегодня сказала: «Инга, зачем ты говорила с Марк Львовичем? Ты что, хочешь с ним поближе познакомиться? Разве ты не знаешь, что с начальником всякие такие отношения будут очень двусмысленны? И потом, ты говорила через голову Геры. Ведь он все-таки был твой непосредственный начальник. А ты жаловалась, что у тебя нет работы, минуя его, и говорила прямо с «высоким» начальством, — получилось, что он виноват».

Инга сказала: «А мне все равно, кому говорить. Я только вижу, что у вас непорядок. НИИ — это не то, что было у нас на заводе. Там идет план и идет конвейер. Вы тут только очковтирательством занимаетесь да получаете свою зарплату».

А Лида сказала: «План у нас тоже есть, и не ты его составляешь. Мы его всегда выполняли и работаем как умеем. А ходить жаловаться в первый же день, как ты пошла, это нехорошо. Ты еще, может быть, не знаешь всех наших порядков. Ты знаешь, например, что Марк Львович жаловался на Геру в комсомольский патруль? А ты вот, не зная, подливаешь масла в огонь!»

Инга сказала: «Я не знала. Что же вы мне раньше ничего не сказали?»

А Лида сказала: «Его обвинили в том, что он будто бы уносит с работы детали. Но это Марк Львович выдумал. (Тут Лида улыбнулась.) Наш Гера не радиолюбитель. Он у нас, скорее…» И тут она больше ничего не сказала. А Инга, я видел, на меня поглядела. А потом Инга сказала: «Он у нас, скорее, поэт?»

И потом несколько раз в течение дня, я замечал, Инга на меня внимательно поглядела. Я сразу подумал: «А может быть, она уже начинает в меня понемногу влюбляться?» Я видел, что, когда я работал, она на меня глядела. И когда я говорил про свою схему с Лидой, она тоже глядела. И когда потом Лида попросила у меня дневник почитать, Инга тоже подошла и, как всегда, захотела посмотреть у Лиды через плечо, но Лида сразу закрыла все, и Инга только увидела, что у нее в руках какая-то тетрадка. И она спросила: «Это что?» Но Лида ей ничего не сказала и отдала дневник мне. И потом, я уверен, она Инге тоже ничего не сказала. И Инга сама меня спросила: «Чем это вы занимаетесь?» А я, конечно, ничего не мог ей сказать. Ведь про нее здесь столько написано! Я молча стал снова работать, и она чуть-чуть, по-моему, обиделась, но потом она до самого обеда на меня почти каждые пять минут непрерывно глядела. И я тоже, как и раньше, хотя и не так часто, как она, на нее глядел. И я видел, что она сначала смотрела на меня с любопытством. А потом, я видел, она смотрела на меня с интересом. А потом — мне даже стало чуть-чуть неудобно — у нее глаза, я заметил, стали печальные. Они стали чуть влажные и потому поблескивали, и были не слишком черные. Я, увидев, как она теперь стала смотреть, смутился и опустил глаза. Мы все это время молчали. И она, когда я посмотрел в следующий раз, тоже, я увидел, сама опустила глаза. И от этого мне стало совсем грустно. Я уже был недоволен, что так стал себя вести. Ну зачем я стал на нее «глядеть»? И я тогда постарался больше на нее не глядеть, но она, я краем глаза видел, все время глядела. Я все время думал о ней. Это невероятно, но это факт: я подумал, что она на меня смотрит с любовью . А когда она встала, у меня вдруг вздрогнуло сердце. А Инга подошла и спросила: «Дай мне паяльник». Она сказала, во-первых, мне «ты». А во-вторых, я знал, у нее есть свой хороший паяльник. Я чуть было не спросил, зачем он ей нужен, но вовремя спохватился. Я сказал: «Пожалуйста, вот тебе мой паяльник». А она, поняв, что я медлю, объяснила: «Мой чуть-чуть обгорел». Мне было приятно, что она видит, как я волнуюсь. И хотя она больше ничего не сказала и мы потом молча работали, я был счастлив. У меня, я заметил, глаза тоже стали влажными. И потом вдруг я впервые подумал: «А что, если у меня будет такая жена?»