Генрих Шеф - Записки совсем молодого инженера [Повести и рассказы]

Если бы все это было шуткой! Зачем я начал что-то писать? Зачем я вообще в это дело ввязался? Инга поглядела на меня, кажется, как на современного героя. И дальше, когда развернулись события, она вела себя по-геройски. «Хорошо, — сказала она. — Я пойду с ним и буду его прикрывать…» Лида засмеялась. И я забыл, что мне сказала Лида. Но все-таки, наверное, в этом была моя ошибка. Вечером, когда мы уходили, я спрятал дневник под пальто. А ведь я знал, что обычно с «общими» тетрадями в руках у нас никого не задерживают. Тетрадь из-под пальто чуть-чуть выпирала, но я думал, что это неважно. Я спокойно вошел в проходную. А тут еще Инга шла рядом! Я, кажется, думал больше о ней, чем про дневник. Она шла впереди и действительно меня прикрывала.

А вертушки у нас в проходной устроены так, что охранница, чтобы пропустить человека, должна нажать на педаль. Инга показала свой пропуск и спокойно прошла. А потом эта толстая старуха в зеленой шинели и с пистолетом на своем круглом боку сказала мне: «Стой». Сзади все на меня напирали и все кричали: «Пропустите, чего он стоит, нас-то выпустите!» Старуха успела поругаться с ними («не ваше дело! вы идете домой, а мы на работе!» и т. д.), а потом она взяла мой пропуск и медленно прочла его, а потом отдала начальнику, который тоже стоял сбоку в сторонке — тоже со своим пистолетом — и молча на все глядел. Я тогда спросил: «Что вы делаете?» А она, эта бабка, залезла мне рукой под пальто и стала меня ощупывать, а потом грубо спросила: «А что у тебя там?»

Я невольно подумал, что все потеряно. Мне стало страшно. У меня закружилась голова. А дальше мне уже совсем некогда было думать. Инга стояла и ждала меня на свободе, а я никак не мог выйти из вертушки, потому что старуха нащупала теперь мою тетрадь и тащила ее к себе, и вдруг Инга — вот молодец! — подбежала сбоку к старухе и нажала на эту педаль. Я почувствовал, что вертушка открылась, и невольно, хотя в глубине души сам не хотел этого делать, побежал вперед. Инга тоже бежала. Она уже добежала до двери. Она на мгновение остановилась, полуобернувшись ко мне, и я снова увидел, какая она черная и красивая. А меня сразу схватили. Я мысленно отметил, что так оно и должно было быть. «Да, — подумал я. — На воре шапка горит. Кто бежит, сам должен быть во всем виноват». И я снова подумал: «Да. Теперь все потеряно».

А Инга сразу переменилась в лице, я видел. Мне еще, помню, было обидно, что меня поймал не охранник, а держали свои, такие же, как я, инженеры. «Лови!» — крикнул я Инге и, извернувшись, как баскетболист, кинул ей прямо в руки свою тетрадь. Тетрадь полетела, не раскрываясь, как диск. Она еще могла, я знал, на лету развернуться и тогда, потеряв скорость, упала бы на пол. Но нет, тетрадь полетела хорошо! «Мне просто везет», — подумал я. А Инга, протянув руку, схватила ее, как молния. «Беги!» — крикнул я ей, и она побежала. И тут я увидел, что Ингу тоже схватили…

Мне, признаюсь, стало тяжело здесь писать. До сих пор я, практически, переживал все события лишь за себя самого. Я даже не думал, что будет потом, если тетрадку возьмут, раскроют и станут читать. Я чувствовал немного, что мне становится стыдно. А тут я увидел, что Ингу тоже держат! Правда, это были какие-то молодые ребята, и они — как девушку — держали ее довольно мягко и нежно (другой бы на моем месте им позавидовал), и они, глядя ей прямо в лицо, между собой улыбались и потом в конце концов отпустили. Я тогда понял, что мне надо сделать, чтобы ее отпустили. «Это моя тетрадь, — сказал я. — Отдайте ее мне». А она не отдала и по-прежнему прижала ее к груди. Я еще больше увидел, какая Инга сейчас красивая. Мне стало стыдно перед нею, что я впутал ее в это дело. А каким я показал себя вообще? Она, я видел, совсем раскраснелась. «Бросай на пол!» — крикнул я потом, потому что увидел, что сам начальник караула идет туда. Она это тоже увидела. Она бросила тетрадку на пол, и ребята — смеясь — ее отпустили. Охранник вышел за нею на улицу и пробыл там довольно долго. Потом он вернулся один. Я понял, что Инга от него убежала. «Что, старик, вздумал за молодыми побегать?..» — шутили ребята…

Меня отвели в комнату для охраны и там стали спрашивать. Меня спросили, почему я бежал. Я сказал, что хотел успеть на сеанс в кино. Тогда меня спросили: «А это что за тетрадка?» Я сказал, что это мой личный дневник. «А кто эта девушка?» Я сказал: «Не знаю». Они меня спросили: «А почему она тоже бежала?» Я сказал, что она, наверное, тоже хотела успеть в кино. «Ну, ладно, ты мне брось эти штучки», — сказал начальник охраны. А я чувствовал себя почти как герой. И тут, я увидел, в нем началась борьба мнений. С одной стороны, он увидел, что на пропуске и как я есть в действительности у меня одно и то же лицо. Они записали мои имя и фамилию. И я, конечно, хотя мне было неприятно, что они говорят мне «ты», смолчал. Они также видели, что в тетрадке действительно нет никаких чертежей, нет даже цифр, а там — под датами — написано все от руки: материал непечатный. С другой стороны, они не поняли, почему я бежал. А кто была эта девушка? Она здесь работает или не работает? Старик взял мой дневник и начал читать. Они прочли там про Ингу. Потом он спросил: «А что значит вот этот Y?» Я сказал, что это мой личный условный знак, вроде как стенографическое сокращение, которым я — тут я улыбнулся — в дневнике называю своего товарища. Мне сказали: «Зачем же вы носите ваши личные вещи на работу?» Я не знал, что им ответить. И они, я видел, тоже не знали, что им со мной делать. «Ну, ладно, — сказал мне начальник. — Мы вас сегодня отпустим. Но все-таки мы запишем эту тетрадку за вами…» И они, взяв чернильную подушечку, на каждой странице поставили штемпель НИИ, и потом, надписав дату в углу, мой дневник занесли в какую-то книгу и занумеровали. Это была, я увидел, «Книга выдачи официальных документов из проходной». Мой дневник получил триста семьдесят восьмой номер! Они мне сказали: «Берите». И я взял! Потом я расписался в получении. Потом меня отпустили…

Я все это время чувствую себя очень неловко. Я уже понимаю, что на сегодня, кажется, мои волнения кончились. Я пришел домой и подумал, что дневник надо сжечь. Так он мне надоел и столько доставил невзгод! Я уже сунул его в печку и, разгоряченный, поджег с одного угла, но тут — о боже! — молнией прошла у меня в уме мысль, что с меня теперь, наверное, потребуют за этот дневник такой же отчетности и ответственности, как за любой другой рабочий документ: и я к тому же еще расписался… Я быстро загасил огонь. Да, дневник мой, а я не могу его сжечь! У меня голова пошла кругом от этой мысли и вообще от всех этих волнений. Я чуть-чуть испугался. А вдруг они меня теперь спросят, почему тут обожжен уголок? Ведь это тоже какая-то порча имущества?.. Я даже не знал, можно ли мне что-то еще сюда сегодня писать. Я сел писать на новой чистой странице, но и там, я увидел, хотя там еще ни строчки не было прежде написано, стоял уже фиолетовый штамп. «Вот это да… — подумал я. — Старик, видно, перестарался». И вот тогда мне впервые за весь этот день стало немного смешно. Я вздохнул полной грудью. «Вот тебе и второе апреля!» — подумал я. Я не знаю теперь, чем все это кончится. А что подумала Инга?