Генрих Шеф - Записки совсем молодого инженера [Повести и рассказы]

В этот день по отделу поползли слухи. Как известно, все люди отчасти любопытны. В отделе стали говорить, во-первых, что Гера что-то писал. Во-вторых, стали говорить, что он писал про все только плохое. Он писал, будто бы, плохое про себя самого, про своего руководителя группы Марк Львовича, про Лиду, а также — про Ингу. Имена, как видно, вполне определенно — с глазу на глаз и из уст в уста — назывались.

В этот день Гера почти не выходил из своей лаборатории. Когда один раз утром — по делу — он прошелся по коридору, он увидел, что буквально все встречные и поперечные его с любопытством разглядывают. Это ему было неприятно. Между тем слухи, которые циркулировали сначала в замкнутом кольце чужих комнат, после обеда проникли, он понял, и в его лабораторию тоже. Они выразили себя в том, что Лида как бы невзначай, копаясь со своим прибором, сказала: «Ах, Гера, если бы вы знали, как это все нам неприятно». Она сказала именно «нам». А Инга, он видел, с дрожащими губами, сдерживала слезы и глядела на него как-то очень по-женски. Гера понял, что Инга догадывается. Ведь она женщина! Он не знал, что ей стало известно, но он видел, что ей что-то сказали. Гера не начал ничего объяснять, потому что подумал, что объясняться сейчас — это значит унизить себя. Ведь он не знал за собой ничего плохого! Тогда Инга спросила: «Что ты про меня написал?» И она, вцепившись в стол, снова, теперь уже в голос, спросила: «Гера, что ты за человек?» Гера вздрогнул после этих слов и чуть-чуть очнулся от своих собственных мыслей. Он понял, что все, что пишут и говорят про любимых женщин, отчасти правда. Он понял, что им нужны доказательства. Это не очень приятно, но он теперь с этим согласен. Это необходимость! Гера пожалел, что он никогда не дал Инге прежде прочесть хотя бы кусочек — что он писал про нее. Ведь он писал все только хорошее! Хотя бы кусочек!.. Он, как и Инга, чуть не заплакал и сказал, не глядя Инге в глаза: «А ты мне веришь?» Он сказал как мужчина, который знает, что все-таки прав, какие бы ни были вокруг него обстоятельства. Лида сидела за своей схемой и молчала. А Инга стояла рядом, женственная и покорная, и тихо сказала: «Верю». Гера видел, что она сказала так тихо, потому что сама не знает, верит она или не верит. Ему стало больно. И еще он подумал, что дело, наверное, в том, что она хочет верить. А после этого он понял, что он ее любит. У него закружилась голова, и все вокруг замерло, как картина, где люди и вещи застыли по воле автора, а только он один, который все чувствует и понимает, стоит около стенки и смотрит. Он один смотрит! А все другие никто ничего не понимает!

Гера подумал, что неважно сейчас — он не хочет этого знать, — как к нему относится Инга. Он подумал, что его собственная любовь — одна — может изменить ему жизнь. Только в глубине души, пожалуй, он решил, что Инге нужны доказательства. Ему было приятно думать, что Инга думает сейчас не только о себе, но ей еще дорого знать то, что же все-таки он про нее написал. Он снова подумал, что надо бороться. Но после этой мысли почему-то он не начал бороться.

Он взял Ингу за руку, и она дала ему руку. Они оба, не глядя друг на друга, стояли держась за руки у Лиды за спиной в пустой комнате, а рядом с ними на полу щелкал стабилизатор. Еще Гера подумал, что он хочет поцеловать Ингу. Он так и хотел уже сделать, но подумал, что Лида, хотя она сидит молча и не оборачивается, все, наверное, знает, что они делают. Лида действительно все знала. И Гера снова смутился. Он, правда, подумал, что скоро, наверное, он уже перестанет смущаться.

В этот день Геру загрузили работой. Он догадывался, конечно, почему это случилось. Достаточно высказать начальству хотя бы раз, что ты о нем думаешь — пусть даже не на собрании, не прямо в лицо, а даже вот так, в «личном» общении, в своем дневнике, — и начальство уже, прочитав твой дневник, начинает относиться к тебе по-другому: оно «имеет тебя в виду». И еще неизвестно, в каком «виду» оно тебя держит: в хорошем или в плохом. Во всяком случае есть и такое мнение, что пока с человеком не поругаешься, на тебя вообще не обращают внимания, а когда поругаешься, тебя даже отчасти начинают любить и уважать. «Надо бороться», — сказал сам себе Гера и принял решение. Он, конечно, не представлял себе, как именно надо бороться.

А сегодня с утра сам Марк Львович подошел к нему и дал большую работу. Работа была сложная, срочная! Гера понял, что в действие приходят скрытые, незаметные производственные пружины и механизмы, которые он, молодой инженер, во-первых, еще совсем не знает, не представляет, а во-вторых, почти сам того не желая, в своем дневнике, может быть, случайно затронул. С одной стороны, ему стало приятно и он почувствовал удовольствие, а с другой стороны — теперь это можно заметить, — его лихорадило.

В это серьезное и — как бы сказать получше? — волнительное для него время Гера почувствовал, что работа становится для него прямо-таки отдушиной и в некотором роде убежищем, отдохновением. «Я хочу работать!» — сказал сам себе Гера и с головой ушел в свои электронные схемы. Вот он сидит, вглядываясь в цепи и контуры, набросанные в строгом порядке чуть заметными линиями на синьке. Вот он роется в кассе, подбирая нужные себе номиналы. Проходит полчаса, и в голове Геры уже созрело решение. Вот он завинчивает панельки, а потом берет свой паяльник и, густо наливая припой, закладывает на макете шину заземления. Проходит еще час, и Гера идет обедать, занятый по уши своими мыслями о работе и не вспоминая больше про то, что на него по-прежнему смотрят. В столовой он съедает суп и компот, ясно чувствуя, как это вкусно, и желудок, отяжелев, тянет его вниз — присесть, отдохнуть, — но кроме этого Гера ясно видит, что базовый провод в пятом каскаде он ошибочно припаял на восьмой лепесток. Не дожидаясь послеобеденного звонка, Гера снова начинает работать. Вот уже и схема готова! Руки у него летают проворно, как крылья! Он проверяет в последний раз главные цепи и вот — тр-рах! — включает стабилизатор. Неоновые лампочки горят, как живые, своим сиреневым светом, а стрелка выходного вольтметра медленно — до красной черты — отклоняется. Схема работает! Но нет, еще неизвестно, как она на самом деле работает. Гера выводит переключатель и вот — вот, вот, он замечает — из правого угла бархатной струйкой тянет дымок: это значит, где-то что-то горит. Тр-pax! — он выключает стабилизатор. Раз-раз-раз! — он выпаивает сгоревший блок и снова просматривает всю цепь. Трах! — снова вспыхивают неоновые сигналы. Раз-раз! — Гера выводит переключатель. Ну вот, теперь можно взять и блокнот… Он берет карандаш и мелким научным почерком записывает свои результаты. Тр-р-рах! — Гера снова выключает схему и берется опять проверять все сначала. Он схватился за обгоревший триод и обжег палец. Но это все пустяки, ерунда! Он увлечен, он доволен, он забыл про всякие сплетни, он занят делом, работой . Тр-рах! Он, кажется, ни о чем сейчас больше не думает. Трах! Трах! Трах! Так проходит два дня…